Устрица никак не давалась Штромбергу, и Сущев-Ракуса раздраженно прикрикнул:
— Да вытяните ее ложкой, и дело с концом! Короче.
— Сложные органы еще не пристали к нам, — продолжал Штромберг, — но старые уже отсечены. Мы приспосабливаемся!..
Мышецкий перебил его болтовню — властно и резко:
— Скажите, вы зачем устроили забастовку?
— Я…
Рука вице-губернатора невольно вскинулась для оплеухи. Сущев-Ракуса перехватил его руку — локоть Мышецкого погрузился в салаты.
— Князь, князь! Что вы, князь?
Недоеденная устрица Штромберга очутилась на полу и противно пискнула под каблуком.
— Мерзость! — выкрикнул Мышецкий. — Зачем вы меня сюда позвали? — Он повернулся к жандарму: — Полковник, почему я должен сидеть за одним столом с провокатором?
Штромберг сдернул с себя салфетку, швырнул ее на пол.
— Я все-таки офицер флота, — сказал он. — Лейтенант…
Он направился к выходу, но вслед ему полетела тарелка.
— Вот только посмей, — прошипел Сущев-Ракуса. — Я не посмотрю, что ты в Сингапуре бывал… Мы не такие занозы из пятки вытаскивали! Вернись и сядь… ты, Витька!
Штромберг остановился.
— Мы не приспосабливаемся, — сказал ему Мышецкий. — Нет, мы активно и честно участвуем в событиях!
Аристид Карпович вдруг стал целовать Мышецкого в плечико:
— Князь, душа вы моя… Сергей Яковлевич! Да господь с вами, голубчик! Он же сдуру… Интеллигент ведь! Хлебом не корми — поговорить дай. Вот и ляпнул так, что трава не растет. Ваша правда, князь: какие мы к бесу амебы? Надо будет, так хоть какого порося сожрем!..
Мышецкий высвободился из объятий жандарма, взял громадный бокал и наполнил его до краев. Выглотал до дна — весь. Его передернуло:
— Бррр… Что это было, Аристид Карпович?
— Да вы же коньяк хватили, голуба моя.
— Ну и черт с ним. — Мышецкий хлопнул по дивану. — Лейтенант Штромберг, садитесь! Ваше понимание русского народа меня никоим образом не устраивает. Но… садитесь.
Штромберг — мрачный — сел. Отпихнул ногой под стол раздавленную устрицу. Бразды управления разговором взял в свои руки уренский жандарм.
— Потом обнюхаемся и притремся, — грубовато сказал он. — Дело не ждет… Дадим народцу погулять, а забастовку станем гасить на следующий вторник! Тебе (он повернулся к притихшему Штромбергу) пропадать не дадим. Авторитет нужен… Сказал, что три копейки лишние будут — и будут три копейки рабочему классу. Кровь из носу у Монтекки и Капулетти выпущу, а на своем поставим…
Аристид Карпович долго водил над столом вилкою, не зная, на чем остановить выбор. Отбросил вилку и рукою взял себе огурчик (любил он огурчики).
— Если мы, — продолжал полковник, затаенно рыгнув в сторонку, — если мы не отвлечем рабочих от вопросов политики — грош цена нам, господа! Пусть рабочий уткнется в свою кастрюлю да заводит граммофон, а дальше — ни гуту!
Сергей Яковлевич ощутил себя пьяноватым: коньяк ударил откуда-то снизу, растекся по всему телу.
— А куда же? — спросил он. — Куда вы их отвлечете?
— Только в область чисто экономических задач. А такие задачи действительно существуют… Вот этот лейтенант говорил тут о примитивности, да не с того конца начал. А вы, князь, сразу же и в драку! Тоже нехорошо…
Мышецкий кивнул.
— Извините, — сказал он Штромбергу. — Без працы не бенды кололацы.
— Ничего, — простил тот князя. — Я бил и меня били. Без этого в политике, как и на флоте, никак нельзя…
— Далее! — продолжал жандарм. — Три копейки — это уже доброе начало. Пусть рабочие осознают свою силу как экономической организации и все ничтожество работодателей. Местных саввушек да тит титычей я щадить не намерен. Что они мне — кумовья, сватья? Плевать мне на них с высокой башни, пусть их трясут как грушу… Так им и надобно!
— Но это еще не все, — деловито заметил Штромберг. — Воспитание рабочих в духе патриотизма тоже входит в нашу задачу. Православие и народность — вот та закваска, на которой следует замешивать добрую квашню нашей пропаганды!
— С чего же начнете, господа? — спросил Мышецкий.
— Как ни странно, князь, с выдвижения требования о закрытии публичных домов.
— Не всех, конечно! — добавил Аристид Карпович.
— И части кабаков, — продолжал Штромберг.
Сергей Яковлевич недоверчиво хмыкнул:
— Занятно! Хотя… Да, в этом что-то прощупывается!
Сущев-Ракуса, просияв, подлил ему вина:
— Пейте, князь. Это еще не все… Штромберг, расскажите о читальнях для рабочих.
Штромберг охотно рассказал:
— Рабочих надо сомкнуть вокруг общества трезвости. Создать в городе чайные, проводить лекции в нужном нам духе. Маркса мы подменим Струве, и от «Капитала» один переплет останется… Мы откроем глаза народу, что если враг и существует, то это — стяжатели-капиталисты, пьющие кровь из груди рабочего!
Палец жандарма снова гордо реял над закусками.
— Но, — сказал Сущев-Ракуса, — ни в коем случае не правительство. Князь, обратите на это особое внимание. Как облеченный доверием власти, вы…
— Я понимаю, — кивнул Мышецкий согласно.
— Спокойствие Уренской губернии будет обеспечено изнутри, — внушительно заключил полковник. — И ваше губернаторство воссияет! Воссияет, — повторил жандарм упоенно.
Сергей Яковлевич размашисто отодвинул от себя тарелки, лег локтями на стол.
— Вы, кажется, опьянели, князь?
— Нет, полковник.
— Ну, так скажите — что вы думаете?
— В основе я согласен. Кое-что мне просто нравится в этом. Читальни, чайные, закрытие кабаков… Хорошо! Я всегда был врагом спаивания народа. Я писал об удешевлении чая…
Штромберг невольно подался вперед, ища одобрения:
— Я знал, мы знали, мы не сомневались, что вы поддержите нас, князь!
— Но… — Мышецкий пошевелил перед собой пальцами. — Пока вам удалось, господа, вовлечь в свое экономическое движение только кожевников и мясников. Люди эти по своему духу чем-то перекликаются с теми бугаями, которых возглавляет господин Атрыганьев… Так ведь?
— Предводитель ни при чем. Но Евдокия Яковлевна, — процедил жандарм, — будет предупреждена мною. Никаких эксцессов противу бастующих я ей не позволю…
Имя Додо прозвучало внезапно, как выстрел из-за угла.
— Но… при чем здесь моя сестра? — похолодел Мышецкий. Аристид Карпович не спеша дохрустел огурчик до хвостика и сделал удивленное лицо:
— Неужели вы не знаете, князь, что ваша сестрица оттеснила Бориса Николаевича на задворки? Госпожа Попова настроена более агрессивно в своем патриотизме, что весьма импонирует Уренскому союзу истинно русских людей…