Случилось это на прошлой неделе, когда из-за проливного дождя общество коротало время в бильярдной, и мы с Милисент увели маленьких Артура и Хелен в библиотеку, надеясь приятно провести утро с нашими детишками, книгами и друг с другом. Однако менее чем через два часа наше уединение нарушил мистер Хэттерсли. Полагаю, проходя по коридору, он услышал голос дочки, которую просто обожает, как и она его.
От него разило конюшней, где он наслаждался обществом себе подобных — то есть лошадей — с самого завтрака. Но моя маленькая тезка не обратила на этот аромат ни малейшего внимания: едва в дверях появилась могучая фигура ее папеньки, как она взвизгнула от восторга, покинула материнские колени, с радостным воркованием побежала к нему, протягивая ручонки, чтобы удержать равновесие, обняла его ногу, откинула головку и разразилась счастливым смехом. Неудивительно, что на его губах заиграла нежная улыбка, едва он посмотрел сверху вниз на прелестное личико, сияющее невинным весельем, на ясные голубые глаза и мягкие льняные кудри, упавшие на беленькую шейку и плечи. Но подумал ли он, как мало достоин подобного сокровища? Боюсь, такая мысль ему в голову не пришла. Он подхватил девочку на руки, и несколько минут продолжалась довольно буйная возня, но трудно сказать, кто громче смеялся и кричал — отец или дочь. Однако, как и следовало ожидать, этим грубым забавам настал конец: он ненароком сделал малютке больно, она заплакала и была посажена на колени матери с приказанием «разобраться с ней». Девочка вернулась к своей ласковой утешительнице с той же радостью, с какой убежала от нее, прильнула к ней, сразу же успокоилась, опустила утомленную головку на материнское плечо и вскоре уснула.
А мистер Хэттерсли направился к камину, своей широкой фигурой заслонил от нас огонь, упер руки в бока, выпятил грудь и обвел комнату хозяйским взглядом, словно и она, и все в ней, и весь дом принадлежали ему.
— Дьявольски скверная погода! — начал он. — Поохотиться нынче не придется, как погляжу.
Затем внезапно и весьма громогласно он развлек нас куплетом разудалой песенки, промычал несколько тактов, присвистнул и продолжал:
— Послушайте, миссис Хантингдон, а ваш муженек держит отличную конюшню. Не то чтобы большую, но превосходную. Нынче я побывал там, и, честное слово, мне давненько не приходилось видеть лошадок лучше Серого Тома, Черной Бесс и этого жеребчика… как его там?.. А, Нимврода! — Затем последовало подробное описание их статей, перешедшее вскоре в изложение великих свершений на ниве коннозаводства, которым он думает заняться, когда его папаша сочтет за благо отправиться в мир иной. — Не то чтобы я желал ему поскорее упокоиться, — добавил он. — По мне, пусть старикан коптит небо, пока ему самому не надоест.
— Еще бы, мистер Хэттерсли!
— Ну да. Такая уж у меня манера выражаться. Этого же не миновать, вот я и ищу, чем утешиться. Ведь так оно и следует, э, миссис X.? Но вы-то что тут вдвоем поделываете? А… леди Лоуборо где?
— В бильярдной.
— Вот уж красавица, так красавица! — продолжал он, устремляя взгляд на жену, которая, по мере того как он говорил, все больше бледнела и менялась в лице. — Как великолепно сложена! А черные жгучие глаза! А норов! Да и язычок тоже, когда она решает пустить его в ход! Она просто мое божество. Но ты не огорчайся, Милисент, я бы никогда на ней не женился, даже если бы за ней в приданое давали целое королевство. Мне мою женушку подавай. Ну же, ну! Чего ты куксишься? Или ты мне не веришь?
— Нет, я тебе верю, — прошептала она грустно, с тоскливой покорностью судьбе и отвернулась погладить по головке спящую дочурку, которую положила на кушетку рядом с собой.
— Так чего же ты злишься? Ну-ка, Милли, подойди сюда и объясни, почему тебе мало моего слова!
Она подошла, положила миниатюрную руку на его локоть и, поглядев ему в лицо, сказала негромко:
— Но что, собственно, это означает, Ральф? Только то, что, безмерно восхищаясь Аннабеллой — и за качества, которых я лишена, — своей женой ты предпочитаешь иметь меня, а не ее. Однако это же просто доказывает, что ты не считаешь нужным любить свою жену. Тебе довольно, если она ведет твой дом и нянчит твоего ребенка. Но я не злюсь, мне только очень грустно. Ведь, — прибавила она дрожащим голосом совсем тихо, снимая руку с его руки и устремляя взгляд на ковер, — если ты меня не любишь, то не любишь, и тут ничего изменить нельзя.
— Верно. Но кто тебе сказал, что я тебя не люблю? Разве я говорил, что люблю Аннабеллу?
— Ты сказал, что она твое божество.
— Верно. Но божеству можно только поклоняться. И я поклоняюсь Аннабелле, но я ее не люблю, а вот тебя, Милисент, люблю, но не поклоняюсь тебе! — В доказательство своей любви он ухватил густую прядь ее светло-каштановых волос и принялся немилосердно ее дергать.
— Правда, Ральф? — прошептала его жена, пытаясь улыбнуться сквозь слезы, и лишь погладила его по руке, показывая, что ей немножко больно от такой ласки.
— Чистая правда, — ответил он. — Только ты иногда очень уж меня допекаешь!
— Я? Допекаю тебя? — воскликнула она в понятном удивлении.
— Вот именно ты. Вечной своей заботливостью и уступчивостью. Если мальчишку весь день пичкают изюмом и засахаренными сливами, ему захочется лимона, это уж как пить дать. И еще, Милли, ты же видела пляжи на морском берегу? Песок такой чистый, такой ровный на вид, такой мягкий под ногами! Но если тебе доведется полчаса брести по этому мягонькому ковру, в котором при каждом шаге ноги вязнут и тем глубже, чем сильнее ты на него наступишь, — то тебе это скоро надоест, и ты обрадуешься, выбравшись на каменную землю, которая под тобой ни на дюйм не провалится, хоть стой на ней, хоть гуляй, хоть прыгай! И будь она тверже мельничного жернова, идти тебе по ней будет куда легче!
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Ральф, — ответила она, нервно теребя часовую цепочку и обводя кончиком маленькой ножки узор на ковре. — Я понимаю… Но мне казалось, ты любишь, чтобы тебе во всем уступали. И я не могу теперь перемениться.
— Очень нравится, — сказал он, притягивая ее к себе все за ту же злополучную прядь. — Не обращай внимания на то, что я болтаю, Милли. Мужчине нужно на что-нибудь ворчать, и если он не может жаловаться на то, как жена изводит его своими капризами и упрямством, ему остается только жаловаться на то, как она допекает его добротой и кротостью!
— Но зачем же жаловаться, если я тебе не надоела и ты мной доволен?
— Ну, чтобы оправдать собственные недостатки, а то зачем же? Или ты думаешь, я буду таскать на своих плечах все бремя моих грехов, если рядом есть женушка, готовая помочь мне, а на плечах у нее ни единого собственного греха?
— Таких на земле не найти! — ответила она серьезно, высвободила злополучную прядь из его пальцев, поцеловала их с искренней нежностью и порхнула к двери.
— Что еще случилось? — спросил он. — Куда ты?
— Причесаться, — ответила она сквозь спутанные локоны. — Ты ведь меня совсем растрепал.