Неслышно ступая, она подошла к мужу и обняла его плечи, обтянутые грубой проолифленной рубахой.
— Поленька! — радостно вскрикнул боцман и засуетился, вытирая ветошью перепачканные руки. — Родная моя! Поленька… Ну, ну, что ты! — сказал он, заметив, что она прячет глаза, — Зачем это? Я жив, здоров, чего еще?.. Вот только шаровый колер приготовлю — завтра борт красить надо, весь обшарпался, — и пойдем домой.
Глядя на разбухшие от морской воды сапоги мужа, тетя Поля осторожно, точно боясь чего-то, спросила:
— Может… наплавался? Не пора ли на бережок?..
— Да что ты сегодня, Поленька! — обиделся боцман. — Сейчас-то у меня есть корабль, а уйди я с «Аскольда» — кому нужен боцман Мацута? Тебе? Ну ладно. А другим? Нет! Как хочешь, а пятым тузом в колоде я быть не желаю. Пойдем-ка лучше домой, старуха. Подзакусим чего-нибудь, да я спать лягу. Хочу поспать так, чтобы меня не качало…
— А ты не серча-ай, — ласково потянулась к нему тетя Поля. — Делай как знаешь, только смотреть мне на тебя больно. Не в твоих годах плавать по Студеному морю. Вон как другие поступают: боцман с «Рюрика» Степан Хлебосолов отплавал свое, а когда спина стала плохо гнуться — пошел на берег. Сделался смотрителем навигационных знаков. И живет припеваючи. Сушит ревматизм свой у печки, а считается по-старому — моряком…
Мацута, не отвечая, скручивал козью ножку. Пальцы боцмана — короткие, заскорузлые от соли, с широкими приплюснутыми ногтями — плохо слушались: папироса получалась толстая и кривая, словно корабельная свайка.
Бережливо собрав со стола крошки табаку (Мацута был скуп), он досыпал ими самокрутку и, прикуривая, сказал тихо, но твердо:
— Бесполезный разговор. Ты мою душу, старуха, не стронешь: крепко она приросла к этой коробке. Здесь-то у меня все, а на берегу только ты…
На палубе им встретился мастер по вытопке рыбьего жира, Яшка Мордвинов, неуклюжий парень с широкогубым заспанным лицом. Салогрей волочил большую плетеную корзину с тресковой печенью, а за ним, отчаянно мяуча, бежал судовой кот по прозвищу Прорва.
— Ну, а ты, Яков, каково живешь? — спросила тетя Поля.
— А живу я так, — меланхолично ответил Мордвинов, — что со мной не только девчата, но даже вдовы знакомиться перестали. Весь я ворванью провонял, плохая жизнь наступила… Куда, куда лапу тянешь, прорва ненасытная! — крикнул салогрей на кота и потащил корзину дальше.
У среза полубака стоял, покуривая, худощавый человек с высоким покатым лбом над близоруко прищуренными глазами. Это был помполит «Аскольда» — Олег Владимирович Самаров. Он помог матросу втащить по трапу тяжелую корзину, сказал беззлобно:
— Что, дух ворванный? За рейс не успел, так сейчас печенку в котел тащишь? Ох, и ленив же ты, Яшка!
— Да ну его! — мрачно сказал Мордвинов,
— Кого это его?
— Да вот… этого. Видите, так и бежит за корзиной, товарищ помполит. Чуть отвернешься, он уже тут. Кормить до отвалу пробовал — ничего, нажрется, аж хвост изо рта торчит, и снова лезет. Мешает, товарищ помполит. На берег его, заразу хвостатую, списать надо.
— Скорее тебя спишем. Ты в этом рейсе целых сорок килограммов печени в котле запорол. Драть тебя некому!.. Кис-кис-кис! — поманил к себе Самаров кота, но тот, жалко мяукнув, полез в люк, куда Мордвинов спускал корзину с жирной тресковой печенью.
Олег Владимирович рассмеялся и, помахав стоявшим на причале матросским женам, прошел в командный отсек. В просторной каюте, где жили четверо молодых матросов, гулял холодный солоноватый воздух. Волны, гулко ударяя в железную раковину «Аскольда», разбивались на ветру звенящими брызгами и через открытые иллюминаторы ручьями стекали в никелированные капельницы.
— Встать! — раздалась команда.
— Можно и сидеть, — сказал Самаров, перешагивая через высокий комингс. — Вы не на военном корабле.
Вперед выступил молодой парень. Рыбацкая одежда из синей нанки была на нем вдоль и поперек прострочена толстыми швами, множество карманов различных форм виднелось повсюду.
— Но зато война! — сказал он. Это и был бригадир отличной вахты «Аскольда» Алеша Найденов.
Самаров сел, хлопнул себя по острым коленям:
— Вы что, ребята, вы куда сегодня идти собрались?
— На пироги к тете Поле.
— Правда, — с лукавством выходца из Балаклавы заметил Ставриди, — там у нее разных нравоучений наслушаешься, но зато — пироги. Это же вещь, ее есть можно!
— Пироги что надо! — внушительно заметил третий, Савва Короленко, а четвертый, Борис Русланов, промолчал.
— Ну так вот что, ребята, — продолжал Самаров, — пироги пирогами, а сегодня в клубе капитанов производственное совещание… Тебе, Алексей, выступить надо, как первому бригадиру.
— А тралмейстер Платов? Что бы вам раньше сказать. Я только что ботинки свои отдал…
— Кому?
— Да Корепанову, машинеру. Он со своей Анастасией Ивановной в театр сегодня поплывет, так не идти же ему в бахилах! А теперь не выступать же в бахилах мне?..
Дверь в каюту открылась. Все мгновенно вскочили с мест.
— О чем у вас тут разговор? — спросил Рябинин…
Капитан «Аскольда»
После рейса всегда тянуло хорошо пообедать в ресторане — эта привычка осталась у него еще с довоенных времен. Прохор Николаевич Рябинин, сойдя на берег, посмотрел на часы. «Времени в обрез. Жена, наверное, еще не приехала. Домой заходить уже нет смысла».
Он прошел по разгромленной после бомбежек улочке в скромный двухэтажный домик, где разместилось нечто вроде ресторана для иностранных моряков. Старик швейцар помнил лучшие времена и хорошо знал Рябинина еще по междурейсовому дому отдыха моряков, где капитан частенько бывал с женой.
— Милости просим, кэп, — радостно засуетился старик. — Народу немного, пьяных — тоже. И водочка стоит всего восемьдесят пять рубликов сто граммов…
Рябинин прошел в тесный и узкий зал, сел в уголку под запыленной пальмой по соседству с пожилым англичанином в свитере. Перед союзником лежала куча советских денег — одними рублями и трешками. Рябинин, готовясь идти на совещание, водки не заказывал, только взял бутылку пива. Налил стакан пива и англичанину — тот не отказался.
— Я вижу, что вы только что с моря, — заметил он.
— Да, — ответил Рябинин. — Вы это определили по моим рукам?
— По рукам. Эта проклятая соль так въедается в нашу шкуру, что надобно заново родиться, чтобы избавиться от нее.
Рябинину подали солянку — единственное блюдо, которое он позволил себе: капитан не был скуп, но уважал экономию.
— Я рыбак, — просто сказал Рябинин. — Вот только что вернулся и скоро опять уйду в море, Сейчас нам нужно очень много рыбы. Селедка — это такая штука, что она умеет выручать в тяжелые времена…