Увидев, как ее птичка отчаянно заламывает руки, Марта смягчилась.
— Так, ладно, с тобой я потом разберусь… Что с ним?
— Две раны. Одна в плечо, сквозная, другая — под левым ребром.
Марта села на стул у постели раненого, Катя молча подала ей чан с водой и мылом, затем полотенце. Марта так же, молча, срезала ножницами с раненого бинты и осторожно сняла их. Очень долго и внимательно она осматривала и ощупывала раны, сначала в плече, а затем и под ребром. Закачала головой.
— Здесь, на плече, все верно. Умница, девочка. Но под ребром дела плохи. Хоть легкое и не задето, судя по его чистому дыханию, но рана воспалилась, она гноится изнутри. Нельзя было зашивать, заражение может распространиться, именно это и вызывает такой жар. Видимо, нож, которым его ранили, был ужасно грязным. Будем резать то, что ты зашила, затем чистить, а потом прижигать.
— О боже! — От одной мысли, что ему снова придется страдать от дикой боли, девушке стало не по себе.
— Ну, что ты стоишь! Неси каминные щипцы и положи их в огонь. А еще спирту неси и водки.
Шатаясь, как пьяная, Катя выполняла поручения кормилицы. Марта протерла острый тонкий нож спиртом и в нерешительности посмотрела на юношу. Его лоб был покрыт крупными каплями пота, под глазами залегли черные круги, а кожа отливала землистой синевой.
«Красив, как молодой олень. Неудивительно, что моя птичка так влюбилась. Есть от чего потерять голову».
— Катюша, заставь его выпить водки, да побольше… Боюсь, не снести ему боли, уж слишком он слаб.
Уже через минуту Катя с ложки вливала раненному лейтенанту водку в приоткрытый рот.
— Пей, мой милый, пей, пожалуйста… Мне будет больно вместе с тобой, а может, и еще больнее.
Девушка забыла про Марту, она все поила его и поила, прижимаясь губами к его лбу и глазам, роняла горячие слезы ему на лицо.
— Все, хватит. А теперь привяжи ему руки к ножкам кровати. Вдвоем нам с ним не справиться, если от боли он очнется. Думаю, что он очень не в себе из-за лихорадки и нам может хорошо достаться.
Катя привязала руки раненого, затем встала у изголовья и обняла его за голову.
— Ты готова? Прикрой ему рот рукой, я режу.
Раненый изогнулся дугой и громко застонал.
— Терпи, милый, терпи… — прошептала Марта, разрезая воспаленную плоть еще глубже до тех пор, пока не выступила отвратительная желтая жидкость. Теперь умелые пальцы женщины нажимали на рану со всей силы и со всех сторон, выдавливая гной. Раненный вскрикивал и стонал. Когда Марта быстро прокрутила в ране ножом, снимая остатки гниющей плоти, он снова застонал и приоткрыл глаза. Марта налила в рану спирта и посмотрела на девушку — та дрожала, как осиновый лист, а по щекам текли слезы.
— Давай щипцы и мужайся, моя птичка, мы уже почти закончили.
Когда раскаленная сталь с шипением прижгла истерзанную плоть, нечеловеческий вопль разорвал ночную тишину. Раненый рывком подскочил на кровати. Веревки на его запястьях затрещали и лопнули. Он открыл глаза и принялся лихорадочно озираться по сторонам. С его губ срывалось рычание раненного зверя. Катя бросилась к нему взяла за руки, поднесла к своему залитому слезами лицу и принялась осыпать поцелуями. Марта насторожилась, не зная, что ожидать от больного. Но тот, казалось, был зачарован, он смотрел обезумевшим взором на молодую девушку. Катя осторожно надавила ему на плечи, заставляя лечь. Он подчинился, но когда она хотела отстраниться, схватил ее за руки.
— Я в Раю, — прохрипел он, — если я вижу тебя! Ты прекрасна, словно ангел… Не уходи, не оставляй меня! Я так долго искал тебя!
И он снова потерял сознание.
Девушка не выдержала — наклонилась и прижалась губами к его лбу.
— Я ухожу, наложи повязки. И будь рядом. Если заражение остановлено, то жар спадет через пару часов, и ему станет лучше.
— А если нет? — тихо спросила девушка.
«Если нет, нам придется думать, как вывозить отсюда труп и остаться незамеченными. Та еще птица этот лейтенант, чай не простолюдин!» — подумала Марта, а вслух сказала:
— Когда это ты начала сомневаться в моих способностях? Будь сильной, все будет хорошо, слышишь?! Ты должна в это верить. Я пойду, приготовлю бульон… Очень скоро твой моряк захочет поесть, вот увидишь. А уж потом я с тобой поговорю!
Она пригрозила Кате кулаком и ушла к себе.
Прошло уже несколько дней, с тех пор, как раненый появился в доме. Его дела шли на поправку. Екатерина Павловна дежурила у его постели день и ночь. Ей удавалось кормить его из ложечки бульоном, положив его голову к себе на колени. Она расчесывала его непослушные кудри, вместе с Мартой меняла ему белье. Брила его отросшую щетину. С тех пор, как он стал чувствовать себя намного лучше, девушка вся светилась от счастья. На ее бледных щеках снова заиграл румянец, она и сама стала с аппетитом поглощать еду, снова стала петь — как когда-то в беззаботном детстве, когда ничего, казалось, не угрожало маленькой княжне.
В усадьбе воцарился покой, только Марте все это совсем не нравилось. Затишье перед страшной бурей — вот что это, — думалось ей. Сколько еще придется страдать ее маленькой золотой птичке, ведь лейтенант должен будет уехать, разбив ей сердце… А еще Потоцкий и свадьба… Ну, вот какого лешего этого офицера принесло именно к ним в дом! Возможно, Катя и забыла бы его… Поистине, неисповедимы пути Господни.
Сергей с трудом разомкнул тяжелые, словно налитые свинцом веки. И приготовился к волне адской боли, но ее не последовало; точнее, она пульсировала где-то очень далеко. Все это время, насколько он помнил, перед его глазами был роскошный резной потолок, светло-голубые занавески, а еще он помнил боль, острую как бритва… Он помнил женское лицо, то и дело всплывающее из красного тумана забытья. Ему казалось, что эта та самая девушка, с корабля, но это, скорее всего, было бредом от тяжелых ран. Откуда ей здесь взяться… Ведь не могла она явиться ему, да еще столь прекрасной, что каждый раз, когда ему чудилось ее лицо, он забывал о боли.
А еще он помнил заботливые мягкие руки, которые меняли ему повязки, ласковые нежные пальчики, перебирающие его волосы. Помнил женский голосок, возносящий то молитвы то рыдания, но все это было в страшном тумане.
…Сейчас он уже не чувствовал сильной боли. Рана на плече почти не беспокоила, зато под ребром тупо ныла, но это уже можно было терпеть — не сравнить с тем шквалом дикой безумной боли, которая обрушивалась на него всякий раз, как он приходил в себя.
Ему вдруг показалось, что где-то совсем рядом кто-то тихо поет, осторожно и очень медленно он повернул голову на голос. И тут же ему показалось, что сердце его остановилось, а потом забилось с такой бешеной скоростью, что вот-вот разорвет грудную клетку. Только у одной женщины могли быть такие потрясающие золотые волосы, роскошным водопадом струящиеся по спине! Девушка слегка подвинулась, и раненый увидел ее отражение в зеркале, перед которым она сидела, расчесывая свои локоны деревянным гребнем. На ней было скромное домашнее платье жемчужно-голубого цвета, расшитое серебряной нитью. Юноша жадно всматривался в ее лицо. Она стала еще ослепительней, чем тогда, на корабле. Еще бы, нищета не красит. Теперь на ее нежных щеках играл румянец, а дивные небесно-голубые глаза блестели и светились. Она продолжала напевать, и ее губы были такими алыми, такими сочными… Он узнал ее голос — именно этот голос молился за него и рыдал. Раненый судорожно сглотнул слюну, вышло неожиданно громко. Девушка порывисто встала и резко обернулась, гребень выпал из ее дрожащих пальцев.