— Вот тут, — распорядился Миних, — сложите убитых татар, а в ряд им класть русских, чтобы каждый мог наглядно сравнить…
Армия прошагала мимо мертвецов, и все видели: татар набито много больше русских солдат. Это сразу воодушевило войска. А офицеры пленных татар спрашивали:
— Сколько же войску твой калга-султан имеет?
— Сто тысяч, и калга стоит перед вами… ждет. Между тем при первой же задержке в марше принц Гессен-Гомбургский проворно пересек своих солдат, будто так и надо. Манштейн с улыбкой обозрел через трубу печальные горизонты:
— Кажется, это последний приступ вдохновения у принца. Скоро войдем в пределы, где флора даже розог не производит…
Степь обездолела. Армия вышла на Татарские колодцы; здесь тоже не было воды, но землю копни — и в яме скоро наберется лужица. Из этих ям, к земле приникнув, сосали воду — люди, лошади, волы, верблюды. Миних напористо разрушал колонны, строил каре: обозы с багажами в середину, вокруг — в порядке четком!
— полки, полки, полки. И впредь так двигались: квадратом через степь… А по буграм, по травам, по курганам рыскали наметом быстрые татарские всадники.
Зевать нельзя: чуть в стенке — войск прореха образуется, татары — шмыг туда и рвут припасы для себя, секут людей, багаж у офицеров грабят.
— Куды же начальство глядит? — зароптали в рядах солдаты. — Пятьсот шагов сделал и снова стой. Кому упряжь поправить, кому узлы перевязать, а всему множеству нашему в каре томиться. Полчаса движемся да потом целый час стоим.
Эдак до Крыма не дойдем!..
Часто встречались на пути скифские курганы, и Миних жадно их раскапывал.
Однажды ночью вскрыли грудь высокой насыпи в степи. Манштейн держал в руках горящие факелы, светя над потревоженной могилой. И увидели все прекрасную покойницу, лоб которой обвивали черные узкие косы. Как хороша была она, эта нетленная мумия, вся в зеленых струях одежд, вся в золоте, в камнях, в сиянье, вся в ароматах древних благовоний.
— Какое дивное виденье! — воскликнул Миних и вдруг, нагнувшись, он скифскую княжну облобызал. — Манштейн! — призвал фельдмаршал адъютанта. — Целуй и ты ее… целуй! Клянусь, такого откровения еще никто не испытывал…
Пальцы фельдмаршала уже рвали крупные серьги из ушей мумии, он обдирал со лба княжны золотые лошадки, при свете факелов нестерпимо ярко вспыхивали древние камни украшений. И всюду, одержимый страстью, Миних искал (и находил!) древнейшие монеты мира для своего минц-кабинета.
Пастор Мартене, между прочим, обнаружил, что здесь свободно растет спаржа.
Стали генералы русские и немцы есть спаржу, растущую в дикости, и похваливали ее.
— Велите солдатам, чтобы тоже спаржу ели…
Но солдата русского травою не прокормишь: ему нужен хлеб кислый, мясо жирное, чеснок едучий. Скрипя тысячами колес, в нерушимой фаланге строя, армия России, казалось, не шла по степи, а текла и текла — все ближе к Перекопу, в самое пекло рабства, из которого не раз беда на Русь приходила и куда враг с добычею возвращался, еще ни разу не отмщенный.
Принц Гессен-Гомбургский в эти дни собрал у себя офицеров иноземных, которые при нем служили, и сказал им:
— Фельдмаршал Миних ради замыслов честолюбивых желает погубить нас. Не проще ли связать фельдмаршала, яко сумасшедшего, а всю армию скорее назад повернуть?
Манштейн тоже был в кругу принца и средь ночи разбудил Миниха, доложив графу о заговоре против него.
— Сопляк! — отвечал Миних, перевернувшись на другой бок.
На ночлегах, в пространстве замкнутого рогатинами каре, весь скот и лошади оставались внутри и за ночь выедали под собой каждую травинку. Когда поутру армия снималась с бивуака, оставался после нее пыльный, перепаханный копытами квадрат голой земли.
А среди ветеранов, кои еще Полтаву помнили, шагали и отроки — почти мальчики. Так же, как и старики, изнывали они в мундирах, терпеливо несли на плечах бревна рогатин или пудовые ружья. Солдатам этим из бедных дворян было лет по тринадцать-четырнадцать. —.. Детство тогда кончалось очень рано, и с отроков послушных тогда уже спрашивали, как со взрослых.
— Вперед дети мои! — рычал на них Миних из коляски. — Кто остановился, тому смерть…
Под ногами армии вытаптывались луга диких тюльпанов.
А за Конскими Водами безводье полное, от зноя пиво бурдой вскипало в бочках. Солнце пекло темя, мозг расплавляя, и начались смерти. Быстрые и нечаянные, как молнии. Мертвых бросали в степи, обморочных кидали на телеги навалом — везли дальше, пока не очухаются. Хрипели, умирая от жажды, волы украинские; выстелив по земле вспотевшие шеи, ложились в тоске плачущие лошади. И страшно-страшно ревел на привалах скот, не поенный целыми сутками; для нужд армии гнали его в центре каре, бережа от нападений татар. Но отступать было уже некуда, армия покорно держала «дирекцию прямую»…
17 мая 1736 года русское каре с ходу уперлось в Перекоп. Максим Бобриков долго всматривался в пыльную даль.
— Перед нами ворота Ор-Капу, — сообщил он Миниху.
— Ор-Капу? А что это значит?
— Очень просто: Капу — дверь, а Ор — орда, вот и получается, что Перекоп сей есть «дверь в Орду». Двери эти были нерастворимы!
Миних для начала вывел армию на пушечный выстрел от врага; пот обильно катился через его мясистый лоб, собранный в могучие складки.
— Передайте войскам, — наказал он Манштейну, — что за Перекопом ждет их вино и райская пожива. Но если стоять здесь, как стоял при царевне Софье князь Василий Голицын, то все они передохнут. Ад — только здесь! А за этим валом — райские кущи!
Но 185 турецких пушек зорко стерегли вход в Крымское ханство. А над воротами Ор-Капу гордо реяли хвосты черных кобыл. И старая мудрая сова сурово глядела на пришельцев из стран прохладных… Миних только тут понял, что его обманули лазутчики: на телегах в Крым не въедешь, крепость необходимо штурмовать, а противу 185 пушек он притащил сюда свои 119 орудий.
— Стол! Чернила! Перо мне! — потребовал Миних.
С помощью Максима Бобрикова стал он писать хану крымскому, что явился сюда, дабы предать ханство его разорению, а первое условие для переговоров — сдать Перекоп. Это нахальное письмо отослали. Стали ждать репримады. И вот из ворот Ор-Капу выехал мурза:.
— Мой хан, глубокий рудник всей мудрости мира, из которого каждый выносит по крупице разума, ничего не слыхал о войне с Россией. Мой хан (да увековечит аллах его величие под небосводом!) удивлен гостям у ворот дома своего… Каковы причины привели вас сюда? Если набеги на города ваши, то Бахчисарай невиновен в этом-мой хан Каплан-Гирей не отвечает за дерзость диких ногаев…
Миних выслушал перевод толмача спокойно:
— Спроси его теперь, Бобриков: сами отворят ворота перекопские или нам, поднатужась, ломать их надобно?