— Ну, спасибо вам, коли так, — ответил Штоквиц.
Снова запели рога, и грохот стрельбы неожиданно оборвался.
Казаки разом оживленно заговорили, высовываясь наружу, чтобы посмотреть вокруг — нет ли противу них какой-нибудь пакости?
Ватнин тоже поднялся во весь могучий рост, прошел над пропастью стены, спрашивая:
— Признавайтесь, казаки: кто из вас обмишурился? Кого и в какое место? ..
Казаки уже наловчились прятаться от пуль, и раненых среди них не было. Назар Минаевич, довольный этим, потянулся до хруста в костях и ударом сапога скинул со стены фаса раскромсанное пулями ведро.
— Сейчас бы нам, братцы, — мечтательно сказал он, — хорошо бы пива сюда станишного. Бочонок бы! А? .. Или, куды ни шло, квасу смородинового.
Егорыч, слюнявя цигарку, сожмурился конопатым лицом:
— Это ты к чему, сотник?
— Это я так, — смутился есаул, — для разговору больше…
Ватнин поднес к глазам старенький, за два пуда овса на майдане выменянный, французский бинокль. С высоты фаса было видно, как редифы, обученные британскими инструкторами, рыли траншеи:
земля взлетала с их лопат высоко над бруствером, и штуцерный огонь грозил стать особенно плотным и опасным.
— Турки-то, — буркнул Ватнин, опуская бинокль, — тоже мух ноздрями не ловят. По всем правилам траншей ведут…
Дениска грянул по туркам метким выстрелом и, дурачась, положил винтовку около себя, целуя ее в пятку приклада:
— Ух, и разлюбезная же ты моя! Всем хороша ты, милая, только вот спать с тобою нельзя, как с девкой.
Егорыч покурил еще, пока цигарка не стала обжигать ему пальцы, и тогда передал огарыш Дениске:
— На, потяни… Не сносить тебе головы, парень. Шибко озорной ты, за тебя и девка не пойдет никакая. А даром-то, по-пустому, ты не дразни турка. Иначе он покою тебе не даст!
— Эва! — огрызнулся Дениска. — Да што он мне — приятель какой? Я с ним, кровососом, на одном-то лужке и по нужде не присяду. Мне с ним детей не крестить!
— А вот и крестный отец идет! — вдруг засмеялся вахмистр Трехжонный. — Смотри-ка, станишные, турки нашего маркитанта Мамуку гонят!
Действительно, со стороны Ванской дороги показалась странная процессия, во главе которой, махая белой тряпкой, шел Саркиз Ага-Мамуков; его сопровождали два здоровенных курда в красных рубахах и сухопарый англичанин в длиннополом сюртуке с повязкой Красного Полумесяца на рукаве.
— Погодь стрелять! — предупредил Ватнин. — А ну, эй ты, дуй до его высокоблагородия. Скажи — типутаты жалуют.
Посмотреть парламентеров вылезли на стену переднего фаса немало солдат. Вскоре прибежал по-злому взволнованный Штоквиц.
— Эй! — с ходу заорал он. — Убирайтесь ко всем собакам! .. Вы уже перебили наших раненых, а потому нам с вами говорить теперь не о чем. И ваших предложений, какие бы они ни были, мы не принимаем.
Снизу послышался голос Ага-Мамукова: от имени Фаик-паши русскому гарнизону предлагалось сложить оружие и поселиться всем вместе в одном из кварталов города, который будет очищен специально для размещения крепостного гарнизона.
В ответ солдаты и казаки рявкнули дружным хохотом:
— Эй ты, кишмиш базарный! Иди сюда ближе, мы с тебя патрет сымать будем. Какой ты есть, в рамочке повесим…
— Цто, цто? — донеслось снизу. — Я цовсем уже больная, никак не слышу…
— А ты вот подгребай сюда, рвань султанская! Мы тебе сухари вспомним, куркуль собачий!
Один из курдов вдруг подбежал к самым воротам крепости и, размахивая широким ятаганом, в гневе закричал, что завтра он будет уже внутри цитадели и вот так (он показал — как) отрежет голову Назар-паше.
— Секим, гяур, секим! — кричал он, приплясывая и тыча ятаганом на Ватнина, богатырская фигура которого резко выделялась среди других.
Тут не вытерпел Дениска Ожогин и, расстегнув поясок, справил нужду с высоты прямо на парламентеров.
«Переговоры» (если только можно назвать переговорами эту скандальную перебранку) были уже закончены, когда Пацевич второпях выбрался на стенку переднего фаса.
— Батенька вы мой! — плачуще накинулся полковник на Штоквица. — Ну что же вы, голубчик, наделали? .. Без ножа всех режете. Надо ведь было встретить делегацию согласно церемониалу, по всем законным правилам, как это указано…
— В зелененькой книжечке генерала Безака? — перебил его мрачный Штоквиц. — Вы можете презирать меня, полковник, но я люблю переплеты черного цвета. Чем же я вас зарезал?
— Господи! Да ведь надо было узнать об условиях, — подсказал ему Адам Платонович, воровато оглянувшись.
— Условиях… каких условиях? — спросил Штоквиц, нарочито повышая голос, чтобы его могли слышать солдаты. — Условия могут быть только при сдаче крепости на милость победителя. А при том, что мы сдавать крепость не собираемся, то и условий никаких, по-моему, быть не может!
— Да. Все это так… Однако же я думал, что… Да и вы, конечно, не станете возражать. Впрочем… — Пацевич окончательно заблудился в словах и, безнадежно плюнув, побрел обратно к лестнице.
В узком проходе арки, возле фонтана, он поймал Карабанова и, придержав его за пуговицу, с чувством поделился:
— Сейчас, наверное, только один вы поймете меня, поручик. Это не гарнизон осажденной крепости, а… простите, какой-то кабак!
— Что ж, — отозвался Андрей вяло и безразлично. — Кабаки тоже бывают хорошие. Все зависит лишь от кабатчика.
Карабанов вышмыгнул из-под арки. Хотел направиться в конюшни, чтобы хоть погладить морду своего любимца Лорда, непоенного со вчерашнего дня, но тут послышался тонкий ноющий свист. Потом шипение, и вот уже что-то круглое, окутанное сизой вонью, тяжело шлепнулось рядом с ним и, бешено крутясь и подпрыгивая, с дребезжанием покатилось по земле.
— Ядро! — крикнули рядом с ним, и тут же второй снаряд разнес патронный ящик; третья бомба упала где-то на переднем дворе, откуда послышался почти радостный возглас: — Пацевича убило! ..
Карабанов, выждав передышку в стрельбе, кинулся на фонтанный двор:
— Где? Что с полковником?
Адам Платонович был здесь же, под аркой. Он стоял на корточках, и задняя часть его штанов слегка дымилась. Карабанов стал уговаривать Пацевича идти в госпиталь:
— Вы же ранены… К чему такая самоотверженность?
Пацевич, растерянный и бледный, стряхнул искры со штанов.
— Вы думаете, я ранен? — обалдело спросил он.
Откуда-то сбоку уже появились носилки, и Пацевича с необычайной заботливостью стали укладывать на кусок грязной, забрызганной кровью парусины.
— Несите осторожней, — напутствовал Карабанов санитаров.
Но, очевидно, полковник понял, что от него хотят просто избавиться, и, как следует ощупав себя, вдруг разразился в ответ похабной руганью: