– Смотрите! – кричали с мостиков. – Смотрите…
Под ними, возле их бортов, качались на глубине черные шары. Они виднелись слева и справа, за кормой и прямо по курсу. Виттинг отстранил от телеграфа командира и сдвинул рукояти:
– Мы все погибнем. Но… не стоять же здесь! Кто-нибудь из нас да останется жив. Пусть Германия знает…
Досасывая из цистерн последние литры пресной воды, вышли к Либаве только три, трясясь корпусами в контузии, полностью деморализованные. Десятой флотилии – гордости германского флота – более не существовало. В одну только эту ночь кайзер потерял восьмую часть всех своих эсминцев, погибших за время войны, которая длилась 1600 ночей…
– Что это было? Колдовство? – спрашивали себя немцы.
Русская столица провела эту ночь спокойно. Не спал только флот, из радиорубок которого выплескивало в морзянке каждый вопль гибнущей Десятой флотилии. Русские отомстили за все!
* * *
«Лампочки» буркал гросс-адмирала медленно погасали.
– Теперь, – сказал принц, – дело за нашей разведкой…
Адрес известен: улица Святого Мартина, дом г-жи Штранге. Кинулись туда, чтобы схватить очаровательную кельнершу, но обнаружили только оставленную ею на столе фотографию… кайзера!
– Узнаете ее почерк? – спросили фон Кемпке.
– Да, узнаю.
– Прочтите, что она пишет вам на прощание…
Кемпке прочел посвящение ему на портрете кайзера: «Я так и не удосужилась снять портрет с себя, но думаю, что изображение славного Вильгельма утешит вас. Вы, конечно, неотразимый мужчина, Ганс, но вы такой же дурак, как и ваше начальство…»
– Итак, вы работали на пару с этой шпионкой?
– Простите, но я знал ее за кельнершу. – Кемпке решил спасать себя и даже осмелел: – Я ведь мужчина опытный, и меня не проведешь. Она лишь притворялась скромницей. Но я сразу понял, что она низка, порочна, корыстолюбива. В сердце этой мегеры уже не осталось места для женских добродетелей…
Его разуверили – все не так. Клара Изельгоф – опытная русская разведчица, проходившая под кличкой «Ревельская Анна», которая всегда отличалась удивительным нахальством в своей работе. Она много лет занималась только германским флотом.
– И она изучила дела нашего Гохзеефлотте, будто это ее кухня. Пока мы не отыскали других виноватых, вам придется побыть в роли главного виновника этой трагедии германского флота.
Неотразимого мужчину лишили сабли. С плеч опытного обольстителя женщин с мясом выдрали офицерские погоны.
– Но в чем же я провинился? – горько рыдал фон Кемпке.
– Солдат Кемпке, вас ждут грязные окопы под Ригой! Марш…
Корабли – как и люди. Среди них тоже бывают бездельники, которым выпадают многие почести. И есть корабли – старательные труженики-скромники, о которых помалкивают. Кажется, они уже привыкли, что лавры не украшают их мачт. Только по ночам, когда затихнет суета рейдов, обидно слезятся желтые глаза их прожекторов. Корабли жалобно всхлипывают в ночи придонными помпами…
«Слава» тоже была кораблем обиженным. Линкор с честью проносил свои знамена через войну, а жирный паек и уважение Ставки доставались громадным верзилам-тунеядцам из Гельсингфорса, которые и пороху-то не нюхали. Ладно, история нас рассудит… После трагической гибели каперанга С. С. Вяземского командовать «Славой» прислали кавторанга Л. В. Антонова. На левой стороне его кителя неизменно болтался Владимир 4-й степени (без мечей). Человек среднего роста, с проседью в волосах, немногословный. Под его салоном грузно проседали в пучину моря 13 500 тонн путиловской брони, насыщенной живыми людьми и мертвой техникой. А над водой вырастали, словно этажерки с полками, мостики, рубки, марсы и площадки дальномеров. Скоро подморозит. Из широких труб старого линкора растрепывало рыжий дым…
– Господа, – сказал Антонов за чаем в кают-компании, – зима предстоит опять суровая. Кажется, нашу «Славу» оставят на зиму в Моонзунде. Надо утеплиться перед морозами. И надо закрасить весь линкор белилами – для маскировки от авиации противника… Кстати, кто у нас сегодня стоит the dog wacht [16]
Из-за стола вскинулся юный мичман Гриша Карпенко:
– Я заступаю после «собаки», сменяя лейтенанта Иванова.
– Простите, господа, я еще не освоился… Иванов – какой?
– Вадим Иванович, командир кормовой башни.
– А вы, мичман?
– Стажируюсь на носовую башню, – ответил Гриша Карпенко.
– Благодарю. Спокойной ночи. Спокойной вахты…
Холодом тянуло от Ботники, линкор укачивало. «Слава» по-старушечьи устраивалась на зиму. Верный страж Рижского залива и Моонзунда, она уже сроднилась с этими краями. Пусть счастливчики уйдут зимовать в яркие, ослепительные города, где льется вино в ресторанах, где на улицах млеет сердце от женских улыбок, где звучит танго по вечерам, – «Слава» останется здесь. Надо только забить все щели в броне, чтобы холодные вьюги не мешали команде жить и бороться. Надо еще до ледостава выстроить над тамбурами люков дощатые будки для сохранения внутреннего тепла…
В четыре часа ночи Гриша Карпенко заступил на вахту. Ветер гудел в громадных чехлах, под которыми мерзли орудия главного калибра. Что ж, скоро он станет командиром носовой башни. Что ж, наверное, к весне и в лейтенанты произведут. Прежняя служба на «Гангуте» представлялась теперь кошмарным сном. Зато на «Славе» было ему хорошо… Здесь лучше! Летом они побывали в огне, а боевая обстановка раскрыла перед мичманом характеры матросов – прямодушные, смелые, откровенные. Теперь о «Гангуте» даже вспоминалось с неприязнью, как о тюрьме, в которой пришлось отсиживать срок.
Перед побудкой к «Славе» подвалил буксир из Рогокюля, доставив команде два мешка писем. Буксир сразу отошел, а на палубе линкора сиротливо осталась темнеть фигура вновь прибывшего матроса с чемоданом. Карпенко с мостика окликнул его в мегафон:
– Отпускной?
– Нет. Для прохождения.
– Поднимись сюда…
В синем маскировочном свете рубки предстал перед мичманом стройный юноша в коротком бушлате. Стал докладывать:
– Сигнальный юнга Виктор Скрипов для прохождения службы…
– А раньше где плавал? – спросил его Карпенко.
– На подводках.
– Под водку хороша только селедка с луком.
– Простите, ваше благородие, буквы «л» не выговариваю.
– А долго был на подлодках?
Витька Скрипов снял бескозырку, как на похоронах:
– Один поход отломался. Списали!