– Один? И… да ты никак седой?
– Не от страху – совесть замучила.
Карпенко закинул над смотровыми окнами рубки броневые пластины, врубил яркий свет. Вещи и юнга сразу ожили.
– Сейчас-то ты прямо из экипажа к нам? Из какого?
– Я к вам на линкор из госпиталя.
– Болел?
– Нет. Вешался…
Карпенко в раздумье потянул из кармана портсигар:
– Если куришь, бери. Я не спрашиваю, что у тебя там в жизни стряслось. Но напрасно ведь люди веревкой не давятся. Пусть горе твое будет последним горем. А на «Славе» люди хорошие…
До побудки он велел юнге посидеть на диване:
– Чтобы ты не шлялся по кораблю, еще все спят. А когда ты Школу юнг закончил? Последнего выпуска? А правду говорят, что большевики в этой школе вашей юнгам мозги давно чистят?
– Не знаю, – отвечал Скрипов. – Я политикой не занимался. На одних флажках намотаешься. Да еще Трехфлажную книгу назубок знать надо. Опять же морзянку, как «Отче наш»… Не. Не знаю!
В пять утра тишину взорвало горнами и матюгами суетливых боцманов. Мичман отправил юнгу вниз. Сказал, как отыскать сигнальную палубу. Витька спустился в преисподнюю линкора, где было удивительно светло, тепло и чисто. Нарядно сверкали поручни и медные рожки пожарных «пипок». Все переборки, как в добротной гостинице, выкрашены под орех или разведены полосками – под мрамор. Словно ухарские дьяволы, летали мимо него матросы, стегая подошвами по ступеням трапов. Витька ошалел от их беготни, запутался в лабиринте коридоров, люков, переходов и лазов.
– Эй, седая башка! – окликнули его. – Чего разинулся?
– Я заблудился, – честно признался Витька.
– В какую тебе палубу? Ну, сигай за мной…
Только успевай. Будто на американские горы попал. Возносило по трапам наверх, швыряло в провалы люков, било в тупиках коридоров, возносило опять ввысь. Даже взмок. Пихнули в спину…
– Эй, сигнальные… к вам новенький!
Витька поспел как раз на мурцовку. Вокруг столов сидели сигнальщики, будущие его товарищи но вахтам, и было их человек с полсотни (не меньше). Все они в отстиранных робах, выпущенных поверх штанов. Потеснились за столом, освобождая место:
– Садись. Какавы до субботы не будет. Хлебай наше…
Мурцовка с холодрыги была хороша. В крепкий чай кладут сухарную крошку, обдав ее предварительно кипятком, чтобы убить червяков; затем коки валят туда коровье масло и крошат лук репчатый, – мурцовка, считай, готова. Пойло горячее, густейшее, сытное. Даже балдеет матрос, как от пива… За столом разговорились.
– На подлодках-то как? Велик ли сектор обзора?
– Да всяко, – отвечал Витька. – Когда с офицером на мостике стоишь, тогда горизонт пополам делим. Каждому по шестнадцать румбов приходится. А снизу люди просятся наверх – подышать. Коли кто поднялся, без дела не оставят. За чистый воздух ему кусок от горизонта, как кусок от торта, отрежут и – смотри. Тогда мне уже легче. Вообще-то глаза устают… А как у вас?
– У нас для начала тебе дадут для наблюдения градусов тридцать от горизонта, вроде крысиного хвостика, и – стереги!
Из каюты сверхсрочников, где мурцовку заменяют офицерским кофе, явился сигнальный старшина – кондуктор Городничий:
– Ты тут новый? А-а, юнга… Ну-ну! Люди свои, так не бойся, скажи по совести: небось еще со школы ты большевик?
– Я в политику не лезу. Мне бы так… Попроще.
– Ты нам тут не конспирируй, салажня худая, – обиделись сигнальщики. – Мы-то знаем, что все юнги как раз грешат политикой.
Кажется, они решили, что он не признается. Кажется, Витька Скрипов проспал в Школе юнг политику. Кажется, ему предстоит нагонять… Вообще, вопрос сложный. С чего она, эта политика, начинается? И что будет с нее иметь юнга Витька Скрипов?
Решил на всякий случай молчать.
– Кто не был сегодня на молитве? – грозно вопросил Городничий. – Батька наш перед кавторангом Антоновым опять свару устроил. Обижается поп – не ходят сигнальные в церковную палубу.
– Да мы все были, – загалдел кубрик.
– Я был! – гаркнул Городничий. – Но вас там не видел…
Десять горнистов вышли уже на спардек. Разом исполнили «движение вперед», призывая к работам. Линкор опять наполнился грохотом трапов. Витька Скрипов боялся вторично заблудиться…
* * *
Балтика бывает разной. Удивительно разной бывает она!..
До чего же ласково это море в летние дни. Сколько света и музыки изливается от его пляжей, окантованных драгоценным ожерельем из пены. Как солнечны и прозрачны в такие дни тела женщин, когда они сбегают в теплые волны…
Усталые эсминцы – под флагом адмирала Развозова – добирали последние обороты винтов. Скоро Ревель, скоро конец кампании. И сегодня Балтика совсем иная: брезенты сорваны со шлюпок, над люками виснут шапки инея, антенны обледенели. Неистовствует в шторме, празднуя последние дни свободы, предзимняя Балтика. Скоро ее волны скует морозами, и с последним стоном оцепенения она, уже тихая, примолкнет до весны.
«В терновом венце революций» 1916 год заканчивался.
В канун Нового года начались рождественские бои под Ригой. Латышские и сибирские стрелки повели наступление на Митаву – городишко неважный, хотя и славный в истории. Митава была сейчас плацдармом, с которого немцы нажимали на рижские ворота. В одном строю со стрелками шагали матросы-добровольцы.
Держа винтовку наперевес, покуривая не спеша, шагал в атаку невозмутимый красавец, который никогда не думал, что его могут убить. Мороз стоял крещенский, солнце сияло вовсю, кровь на снегу была ярко-алой. Красавец матрос выделялся среди всех товарищей по фронту своим бесстрашием.
Это и был Павел Дыбенко…
Наступление на Митаву, плохо подготовленное, провалилось. Возле озера Бабите войска засели на Пулеметной горке, громоздя бастионы из трупов павших. Над ними сияло ярчайшее зимнее солнце, над ними рвалась шрапнель, немецкие «фоккеры» закидывали их с небес отравленными конфетами в красивых хрустящих бумажках.
И плыли газы…
Павел Дыбенко первым воткнул винтовку в землю.
* * *
Неужели все ушли, а «Славу» оставили в Моонзунде?
…Владимир Ильич Ленин знал этот линкор. Мало того, у него была давняя дружба с этим кораблем. Началась она незадолго перед войной, когда Ленин проживал в эмиграции. Королю Черногории исполнялось как раз 50 лет, и отметить этот юбилей русское правительство послало «Славу». Но «линейщик» уже был немолод для таких дальних прогулок по гостям. В пути возле Гибралтара потекли в котлах «Славы» трубки, и линкор был вынужден зайти для ремонта в Тулон.
Именно отсюда, из Тулона, большевики «Славы» установили связь с Владимиром Ильичем. Это был тяжелый период для партии. «Организации нет, – просто плакать хочется!» – писал тогда Ленин. И вот «Слава» начала сколачивать свою организацию. Первым на флоте «линейщик» стал воплощать в своем подполье мысль Ленина о четкой конспирации. О связях с центром. О разделении подполья на засекреченные «тройки». Пусть арестуют «тройку» – трое знают лишь трех, остальные продолжают работу за броней линкора.