— Конечно. Две горбушки всегда лучше.
К ним подошел рослый красивый подросток, который случайно слышал их разговор. Он сказал, что ему все это нравится.
— Включайте и меня в свою комбинацию. Съесть три пайки сразу еще лучше, нежели только две. Кстати, будем знакомы — Джек Баранов, москвич, будущий подводник.
— — А почему ты Джек? — спросили его.
— Вообще-то я чистокровный Женька. Но я не понимаю, почему хуже называться Джеком. Вы Джека Лондона читали?
— Здорово пишет!
— Со временем собираюсь писать не хуже.
— Ого! Джек, но пока ты не Лондон, а только Лондоненок.
— Идет и это! Я разве обижусь? Итак, кинем жребий.
Но жеребьевку пришлось отменить за неимением монет и спичек. Договорились на словах, что обжорствовать начинает Савка: сегодня ему предстоит слопать сразу три пайки!
За ужином юнгам объявили, что завтра придут врачи. При этом у Савки екнуло сердце: опять станут крутить и щупать каждого. А вдруг обратят внимание, что левая рука у него не в порядке? Но старшины тут же его успокоили:
— Завтра всем будут сделаны уколы! Не отлынивать…
Большие чайники ходили вдоль длинных столов, а перед Савкой лежали сразу три горбушки хлеба. Только он было вознамерился запивать их чаем, как сзади к нему подкрался Витька Синяков:
— А-а, вот ты где затаился от суда истории…
Заметил три горбушки и заграбастал их себе.
— Ого, сколько ты нашакалил! С тебя еще семь таких же. Войди в мое трагическое положение: курить охота, а хлеб при случае можно обменять на табак. — И похлопал Савку по плечу, чтобы тот не раскисал. — Не плачь, дитя, не плачь напрасно. Спроси любого грамотного, и тебе скажут, что наедаться на ночь вредно.
Перед отбоем Савку прижали в угол Джек с Мазгутом:
— Слушай, ты зачем отдал наш хлеб этому прохиндею?
Савка признался, что, если бы не этот Синяков с его развитыми бицепсами, не видать бы ему флота как своих ушей.
— По-моему, — сказал на это Джек Баранов, — Витьке хлеба не давать, а лучше сообща набьем ему морду.
— Набей! — возразил Мазгут. — Ты ему банок накидаешь, а он доложит, что Савка врачей обдурил.
После чего друзья решили несколько вечеров поголодать, но чтобы Савка сразу рассчитался со своим вымогателем.
— И больше с ним не связывайся, — внушали они ему. — Врачей пока избегай. Приживись на флоте, чтобы тебя оценили. Попадешь на корабль, там доктора не такие живоглоты, как в тылу. Там тебя подлечат и — порядок… Пошли спать, ребята.
Но от Синякова не так-то легко было отвязаться.
— Уже кололи тебя? — спросил он Савку утром.
— Во какой шприц… А тебя?
— Моя нежная натура этого не выносит. Будь другом, подставь врачам попку и за меня. Назовись моей фамилией, как я когда-то назвался твоей… Или забыл услугу?
Пристав к очередной партии юнг, Огурцов покорно спустил штаны и принял второй укол. С болью чувствуя, как входит в тело игла, Савка уяснил для себя житейскую истину: одна ложь цепляется за другую, и из маленькой лжи вырастает большая ложь…
За два дня он рассчитался с Синяковым хлебом:
— Мы в расчете, и больше ко мне не лезь.
— Насколько я понимаю в политике, — ответил Витька, потрясенный честностью Савки, — ты моим верным вассалом быть не желаешь.
— Не желаю. У меня другие друзья.
Синяков откусил сразу половину пайки. Жуя хлеб, промычал:
— Ну, валяй. Посмотрим. Кстати, что у тебя с лапой? В каких дверях тебе ее прищемили? Может, ты инвалид какой?
Савка побежал прочь. Ну и липуч, проклятый.
* * *
До самого конца июля томились юнги по баракам, отрезанные от общения с городом, лишенные права переписки. Старшины читали им строевой и дисциплинарный уставы. Но эти книжки навевали на юнг непроходимую тоску. Не веселее казались и строевые занятия, отработка шага и поворотов между стенами унылых бараков.
Тоска ожидания иногда рассеивалась лекциями комиссаров о славе и героизме русского флота. Изучали юнги и винтовку с гранатой — это уже охотно! Ни одного кинофильма юнгам не показали.
На все вопросы старшины отвечали:
— Умей ждать. Флот любит терпеливых ребят.
Среди юнг стали блуждать самые нелепые слухи;
— Вот гадом буду, — клялся один, — если совру. Это уж точно: всех нас скоро забабахают на Землю Франца-Иосифа.
— Вранье! — отвечали ему. — Сейчас каждого из нас втихаря проверяют, а потом станут готовить в десант. Севастополь обратно брать! Кто накроется — тому вечная память. А кто живым из десанта вернется, того допустят до сдачи экзаменов.
— Каких еще экзаменов? Мало мы их в школе сдавали?
— Говорят, по математике гонять станут. Икс равен игреку, тангенс-котангенс, ну и прочая мура… В один из дней раздался голос дневального:
— Юнга Огурцов — на выход!
— С вещами? — спросил Савка.
А сердце, казалось, сломает все ребра в груди. Зачем на выход? Неужели дознались, что с рукой неладно?
— Без вещей! Тебя батька на ка-пэ-пэ дожидается.
Курящие хватали Савку у дверей, терзая просьбами:
— Папан твой с папиросами? Слямзи для нас по штучке.
— Да ну вас! — угрюмо увертывался Савка от просителей. — Он же меня выдерет, если я у него курева попрошу.
Отец, еще издали заметив сына, принялся хохотать. В самом деле, картина была уморительная: маленький человечек во фланелевке до колен, рукава закатаны, штаны подвернуты, а вырез фланелевки, в котором видна тельняшка, доходит до самого пупа.
— Ловко тебя принарядили, брат! — сказал отец, просмеявшись. — Ну, не беда. Давай отойдем в сторонку. Ты как живешь-то?
— Хорошо.
— Правду сказал?
— Конечно. Юнги, бывает, и в адмиралы выходят.
— Далеко тебе еще… до адмирала-то! Одного я боюсь, сынок. Учеба твоя в дальнейшем может сорваться, вот что. Вырастешь, и с каждым годом будет труднее садиться за учебники. Это я по себе знаю!
Отец начал службу на «новиках» Балтики, масленщиком в котельных отсеках. Прирожденный певец-артист, певцом он не стал. Прирожденный математик, ученым он не стал тоже. Флот заполонил его всего, и хотя потом ему открылись все двери, он так и остался на кораблях. Прошел нелегкий путь от масленщика на эсминцах до комиссара.
— Твой поступок не осуждаю, — сказал отец. — Хотя ты и не посоветовался со мной. А я сегодня пришел попрощаться.
— Уходишь? Опять в море?
— Да. Ухожу. Только не в море — под Сталинград.