Узнав о его гибели, наместник из Мукдена отстучал по телеграфу — на имя Витгефта: «Вступить в командование эскадрой».
Вильгельм Карлович схватился за голову:
— Боже! Ну какой же я флотоводец?
Март 1904 года завершился трагедией для России.
— Да бог с ним, с утюгом‑то этим, — говорили матросы. — Голова пропала, вот что важно…
Для них Макаров запомнился: в распахнутом офицерском пальто с барашковым воротником, а рука вскинута в призыве:
— Флоту — рисковать!
* * *
Того узнал о гибели Макарова 1 апреля и сразу же сообщил об этом в Токио. Японцы устроили траурную демонстрацию с фонариками, выражая свое уважение к памяти павшего героя. Комментируя это известие, газеты Европы недоумевали: что за дикая гримаса цивилизации? Но, мне думается, демонстрация была искренней. Имя Степана Осиповича уже давно славилось в Японии, министр Ямамото высоко оценивал его вклад в развитие науки о флоте, в теорию кораблестроения…
Иная реакция последовала в Царском Селе. В день гибели Макарова, уже извещенный о ней телеграфом, император Николай II вышел в парк и сказал генералу Рыдзевскому:
— Давненько не было такой погоды! Я уже забыл, когда последний раз охотился… Не пора ли нам съездить на охоту?
Факт! Слишком красноречивый факт…
* * *
После набега эскадры Камимуры женатые офицеры с крейсеров отправили свои семьи подальше от Владивостока:
— Сейчас не до них — лишние заботы, лишние слезы. Надо целиком отдаться службе, чтобы не думать ни о чем постороннем.
Траурные настроения в Порт‑Артуре коснулись и отряда. Контр‑адмирала Иессена приняли на крейсерах хорошо, ибо его назначение было связано с именем Макарова. Все думали, что Карл Петрович будет держать свой флаг на «Громобое», которым недавно командовал, но адмирал, чтобы не возникло излишних пересудов, остался на крейсере «Россия». Одновременно с ним пришел на «Россию» и новый командир — каперанг Андрей Порфирьевич Андреев, человек повышенной нервозности, явно больной. Делая «раздрай» матросам, он активно облучал их запахом валерьянки, отчего люди и «балдели», словно коты…
«Российские» матросы говорили об Андрееве:
— Вот псих! Сам псих, и нас психами делает…
Но появление в отряде Иессена внушало экипажам надежды, что бесплодное мотание по волнам закончилось, матросы горели желанием отомстить за Степана Осиповича:
— Пойдем и покажем кузькину мать, чтобы Камимура со своей Камимурочкой вовек от икоты не избавились…
Начинался опасный сезон весенних туманов. Из китайских источников поступила информация: 3 апреля Того имел беседу с Камимурой, в своих планах они учитывают угнетенное состояние духа русских экипажей. Но куда ринутся японские крейсера?
Иессен бродил с отрядом недалеко от Владивостока, требуя повышенной точности в эволюциях, согласованности в стрельбах, опробовал радиосвязь, будил команды ночными тревогами. Неожиданно покидая Владивосток, крейсера неожиданно и возвращались. Зная о том, что болтуны не переводятся, Карл Петрович нарочно распускал ложные слухи, дабы сбить с толку японскую разведку. Наконец 9 апреля Витгефт оповестил его, что английские газеты пишут: «Адмирал Камимура с сильной эскадрой стережет Владивосток, надеясь перехватить русские крейсера…» Иессен созвал совещание каперангов.
— Вильгельм Карлович, — сказал он о Витгефте, — кажется, перестал понимать, что нельзя планировать операции по английским газетам. В смысле точной информации о противнике мы нищие. Но мы знаем: Камимура еще болтается в Желтом море. Если это ошибка, то она может стать для нас роковой…
10 апреля отряд покинул Владивосток, еще не зная, что в это же время Камимура вывел свои крейсера из Гензана к северу, сразу погрузившись в непроницаемый туман. Иессен взял с собой два миноносца — № 205 и № 206. Пройдя через Босфор, остановились у мыса Скрыплева. Только здесь, вдали от чужих и недобрых глаз, Карл Петрович объяснил суть дела:
— Идем в боевой поход. Господа офицеры, распорядитесь принять с портовых катеров запас провианта на десять суток. «Рюрику» предстоит вернуться обратно и ждать нас на «бочке». Со мною идут только быстроходные крейсера… Задача: сделать все возможное, чтобы помешать японским генералам перебрасывать войска из метрополии к фронту.
Опять моряцкая жизнь! Миноносцы валяло так, что с крейсеров на них было жутко смотреть:
— На «собачках» и житуха собачья. Не то что у нас…
Во время утренней молитвы «Богатырь» сыграл тревогу. Панафидин был вызван в рубку, где телеграфисты улавливали переговоры японцев. Из эфира им удалось выудить одну неразборчивую фразу, при этом Стемман еще и наорал на мичмана:
— Слушайте! Вы же, черт побери, студент у нас… Неужели такой ерунды не можете перетолмачить на русский?
Панафидин все же справился с японской фразой: «Густой туман мешает моему продвижению…» Это был острейший момент, когда Камимура прошел на контркурсе рядом с русскими крейсерами, не заметив их (как не заметили японцев и русские). Проклиная туман, Камимура отвернул обратно — на Гензан, где стоял готовый к отправке войсковой транспорт «Кинсю‑Мару»…
12 апреля три крейсера и два миноносца двигались под проливным дождем. Пахло весной, матросы оглядывали берега:
— Гляди‑ка, у корейцев уже и травка зеленая…
Иессен свистом сирены подозвал к «России» миноносец № 206, на котором шел молодой кавторанг Виноградский:
— Илья Александрыч! Осмотрите Гензан… топите там все под японским флагом. Но помните, что в городе существует европейский сеттльмент, будьте осторожны. Будем вас ждать…
Часа через два миноносцы, жарко дышащие кожухами перегретых машин, возвратились, Виноградский доложил:
— Камимура был, но ушел. Нами потоплен японский пароход «Гойо‑Мару» с грузом. Команда бежала на берег. Остальные корабли подняли нейтральные флаги, а кое‑где виделись и флаги Америки… Ну их к бесу! Влепи такому в бок мину, так потом нашим дипломатам будет вовек не отлаяться от протестов…
На миноносцах в котлах перегорели трубки, Иессен, дав им угля, отпустил их во Владивосток. Три крейсера («Россия», «Громобой» и «Богатырь») пошли дальше в заштилевшем море, уже сбросившем с себя одеяло тумана. Ближе к вечеру встретили пароход «Хагинура‑Мару», сняли с него японцев и корейцев, а пароход затопили. Отбрасывая форштевнями встречную волну, крейсера двигались дальше. Радиосвязь фирмы «Дюкретэ» работала на 24 мили, но ее хватало, чтобы корабли могли переговариваться между собою. Иессен указал новый курс, ведущий к Сангарскому проливу… Стемман не одобрил это решение:
— Карлу Петровичу не терпится сунуть палец между дверей. Чего доброго, он пожелает обстрелять и Хакодате.
— А хорошо бы, — отозвался Панафидин. — Надо же как‑то рассчитаться за обстрел Владивостока…