— Проверяем. Те, что с юга на север.
— Вот! А поручик Эллен и его шайка проверяют все составы. Как туда, так и обратно. Мы здесь все полетим вверх тормашками, если вагона хватятся. Будут проверять еще тщательней!
— Оно так, — вздыхал Комлев. — Но — люди… Надо!
Небольсин догадывался, что Комлев имел в виду спасти людей, сочувствующих большевистской партии. Но он не говорил, что это большевики.
— Люди, — убеждал он. — Это ж люди, русские.
Деликатность Комлева тронула Небольсина, и он решился:
— Так: давайте ваших людей и больше не появляйтесь здесь. Все остальное я беру на себя… Вагон дам!
Он проводил Комлева до дверей тамбура, они пожали друг другу руки.
— Партия наша, — сказал Комлев, — этого не забудет.
— Рассчитаемся! — засмеялся Небольсин. — На том свете. Угольками… Кипящей смолой… И головешками с искрами…
Все что было дальше, — риск. Ни звука, ни возгласа не раздалось из вагона, где сидели люди, которых Небольсин никогда не видел. Он самолично продел проволоку в сцепление дверей, крепко запломбировал живой груз. Куском угля надписал вдоль всего вагона — наотмашь, небрежно:
Consulate. Tixton-Holl. Kandalaksha.
Распугивая прохожих, задом вперед медленно подходил состав. Небольсин подхватил под локоть тяжеленный крюк сцепления. Мягко отбуксовав, вагон сомкнулся с составом, уходящим к югу.
Эллен в англизированном френчике с четырьмя карманами, поигрывая стеком, встретил путейца на перроне:
— Что это за вагон… последний?
Небольсин проглотил слюну, которая прошла до самого желудка, словно канцелярская кнопка.
— А черт его знает! — ответил как можно равнодушнее. — Вчера звонил консул Холл, просил прицепить его только до Кандалакши.
Сказал — и затрясся от страха. Один звонок по телефону — и вся его ложь обнаружится. Небольсин дрожал не напрасно — этот звонок раздался, но… от самого консула Холла.
— Аркашки, — сказал мистер Холл, — спасибо тебе, дорогой Аркашки, что ты не забыл о моей просьбе и отправил вагон.
— Пожалуйста, — ответил Небольсин, невольно похолодев.
Потом сидел как баран, соображая: какой вагон? И вдруг хлопнул себя по лбу: действительно, он забыл отправить один вагон с английским имуществом… Ложь сразу приобрела вид правды.
На следующий день Комлев, проходя мимо, шепнул:
— Спасибо. Они уже дома.
Небольсин прошагал мимо своего бывшего врага:
— Так, говорите, вам моя улыбка не нравится?
— Черт с тобой… улыбайся как хочешь, — ответил Комлев.
Поспешно Небольсин отправил и вагон с английским имуществом: от консула Холла — консулу Тикстону. Все в порядке, не придраться.
* * *
Он остался совсем один. И — никого. Ни души…
«Куда деть себя? Пойду в кабак…»
Выпив на станции рому, Небольсин нечаянно вспомнил:
— «Распахнется окровавленный занавес этой кошмарной трагедии мира, и самые красивые женщины выйдут навстречу нам…»
Незнакомый пьяница оторвал голову от липкой клеенки.
— Сударь, — сказал, — а нельзя ли точнее?
— Можно и точнее: путь на Голгофу с крестом очень труден. Но зато хорошо сесть на задницу и скатиться вниз. Вы согласны?
— Вполне, — откликнулся пьяница.
— Но я, — сказал Небольсин, — не желаю катиться вниз. Эй, маэстро, — позвал он калеку-лакея, — еще стаканчик такого же… Тени окружают меня. Тени людей, когда-то живших. Тени людей, живущих рядом. Тень скалы и тень дерева… Тень креста, который мне суждено вынести. Не бойтесь, я не споткнусь. Я не упаду…
Он дал себе слово: никогда не вспоминать о Ядвиге, которую качают и баюкают сейчас на глубине темные зеленые воды. «Была ли ты, Ядвига?» — спрашивал он себя.
— Нет, Ядвига, тебя никогда не было. Но… Прости меня, Ядвига, если только ты была: ведь я оказался прав — нельзя доверять свою жизнь слабым шлюпкам. Вот я, например (ты видишь меня, Ядвига?), я остаюсь на палубе. Пока на корабле…
Как его шатало! Как его шатало!
— Ты, случайно, его не видел? — спросил Спиридонов. Павел Безменов еще раз оглядел дымный зал:
— Да нет, откуда же? Надо поспрашивать… Вокзальный ресторан в Петрозаводске — скопище бродяг, убийц, авантюристов, подонков, белогвардейцев и беженцев (уже наполовину эмигрантов). Еды в ресторане не получишь. Но не за этим сюда и ходят. Пьют из-под полы самогонку, стучат по краю стола жесткими воблами. Дамские пальчики, все в кольцах и перстнях, выковыривают из пуза тараньки лакомство — пряную икру. Повсюду хохот, визг, пьяные поцелуи (иногда — выстрелы). Мимо чекиста прошмыгнул в ресторан Буланов.
— Начальство! — окликнул его Спиридонов. — Вы не видели товарища Процаренуса? Чрезвычайного комиссара из Питера?
Буланов в растерянности остановился:
— Да, кажется, вон там сидят… какие-то приехали!
— Пойдем, — сказал чекист Безменову.
Крутясь, пробирались между столиками. И вот остановились возле элегантного господина в люстриновом пиджаке; отвороты лацканов, словно у лакея, были сделаны из черной замши. Краешки манжет выглядывали из-под рукавов. На отставленном в сторону волосатом мизинце краснел рубин в старомодном перстне. Усики, острый подбородок, блеклые глаза… А вокруг этого господина расположились франтоватые молодые люди в мундирах и френчах, но без погон. Спиридонову очень хотелось вынуть маузер и арестовать всю эту компанию: для проверки документов.
— Прошу прощения, — сказал он, поправив кобуру на поясе. — Не вы ли будете товарищем Процаренусом?
— Да, я. Чрезвычайный комиссар по мурманским делам. Спиридонов подозрительно глянул на молодых людей.
— Это мои адъютанты, — сказал Процаренус. — И еще на путях стоит шесть вагонов со штабом и канцелярией. Прошу обеспечить охрану. Если что случится, вам будет плохо… Может, сядете?
— Спасибо. Когда можно переговорить?
— Так говорите.
Иван Дмитриевич спросил прямо:
— Вы, товарищ комиссар, помимо вагонов с канцелярией, привезли сюда что-либо существенное?
— А что вы понимаете, Спиридонов, под существенным?
— Бойцов… оружие! Помощь… Нам предстоит драться!
— Затем и прислан, — резко ответил Процаренус, — чтобы оказать вам помощь! Но не штыками. Воевать, Спиридонов, погодите. Если вы осмелитесь вызвать конфликт, ваша голова первая покатится под откос. Может, все-таки сядете?
Адъютанты подвинулись. Спиридонов нехотя сел.