— Нет, нет, нет! — в ужасе закричал Тауберт. — Ради бога, сиятельный граф, избавьте меня от этого… Я знаю, чем в России кончаются такие дела. Умоляю — не губите меня.
Разумовский резко поднялся из кресла:
— Но вы уже извещены о тайне, которую я вам доверил. А это значит, что у вас осталось два выхода: или вы спускаетесь в подвал к печатному станку, или…
Он сурово замолк. Тауберт пал на колени:
— Не принуждайте меня, высоковельможный гетман.
Разумовский молча снял со стены дорогую запорожскую шашку. Он свистнул, и в кабинет, помахивая хвостом, вошла борзая. Одним ударом граф снял с нее голову.
— Или я поступлю с вами, как с этой собакой!
…Ночью уже начал стучать печатный станок.
До полуночи братья — Алехан с Федором — успели обойти полки гвардии, предупредив конфидентов, чтобы к утру были готовы, а ровно в полночь Алексей Орлов поехал в Петергоф. Именно так: не помчался, а поехал, и камер-юнкеру Ваське Бибикову, который взялся сопровождать его, сказал, что надобно поберечь лошадей.
— А где карету раздобыл, чья она? — спросил Бибиков.
— Чужую зашептал, теперь наша.
В пригородах было пустынно, будто все жители вымерли. В пять часов утра 28 июня карета неслышно подкатила к Монплезиру.
Орлов велел Бибикову остаться с лошадьми.
— А охрана тебя не задержит?
— Гляди, и окна открыты: залезай — воруй…
Не только окна, но даже двери Монплезира не были заперты, все спали. Хрустальные миражи рассеивались за окнами дворца-сказки. В одной из комнат Алехан увидел на креслах растопыренное платье императрицы, приготовленное ею для парадного обеда.
— Кто там шляется? — послышался женский голос.
Это проснулась Шаргородская.
— Я шляюсь, — ответил Алехан.
— Чего тебе, партизану, надобно?
— Одевайся, баба, — велел ей Орлов и толкнул двери спальни императрицы. — Пора вставать! — зычно провозгласил он.
Екатерина, сонно жмурясь, спросила из постели:
— Боже, что еще случилось?
— Пассек арестован, вот что… вставай!
Наспех одетые, из Монплезира вышли сама Екатерина, камер-фрау Шаргородская и гардеробмейстер Василий Шкурин. Алехан сказал:
— Теперь время — золото. Погоним с ветром…
Не уместясь в карете, Шкурин и Бибиков встали на запятки, Алехан яростно нахлестнул лошадей. Это был как раз тот момент, когда в Петербурге Григорий Орлов закончил играть со Степаном Перфильевым.
— Вишь, как тебе повезло, Степан.
— Да, — отвечал тот, загребая выручку.
— Поздравляю тебя, Степан, с новою государыней. Если жить хочешь, начинай орать загодя: «Виват Катерина!»
Перфильеву показалось, что Орлов сошел с ума. Но тут подкатила карета, которою правил князь Федор Барятинский.
— Гришка! — позвал он с улицы. — Ты готов ли?
— Мигом, — откликнулся Орлов и сбежал вниз.
Алехан все круче нахлестывал лошадей, и они облипли мыльною пеной. Решительная скачка к столице продолжалась. Давно не было дождя, и внутрь кареты проникла бурая пыль, наложив неприятный грим на женское лицо. Наконец одна из лошадей пала. Орлов огляделся, недалеко от дороги крестьянин ковырялся с сохою на пашенке. Алехан подошел к нему, перехватив его лошадь.
— Эй-эй, — сказал мужик. — Ты чего самовольничаешь? Или на вас, дворян, уж и совсем управы не стало?
— Молчи, пока жив, — пригрозил ему Алехан…
Мчались дальше. Неожиданно показалась встречная коляска, в ней сидел саксонец Нейман, владелец столичных притонов, который издали окликнул Орлова:
— Алехан! Ты куда в такую рань… везешь?
— До первой ямы! — отвечал Орлов, повернувшись к женщинам. — А ведь славно получилось, что он вас обложил.
Екатерина расхохоталась. Шаргородская надулась:
— Чего ж тут славного? Ни свет ни заря едем мы, две порядочные дамы, и вдруг… эдаким-то словом!
Алехан безжалостно погонял лошадей:
— Потому и хорошо, говорю, что Нейман не узнал вас, а это значит, что шума раньше времени не случится… Нно-о!
За пять верст от Калинкиной деревни их поджидал Гришка Орлов со свежими лошадьми. Екатерина пересела в карету Федора Барятинского, под колесами отгромыхал мостовой настил — впереди лежал досыпающий Петербург. Сытые княжеские кони рванули в слободу Измайловского полка… Тревога! Заталкивая в ружья пули, гвардейцы сбегались на плац, возглашая с восторгом:
— Виват Катерина! Веди нас, матка…
Раздался мягкий топот копыт — на роскошно убранном скакуне явился измайловский полковник граф Кирилла Разумовский.
— Мешкать нельзя, — намекнул он женщине.
Под руки уже волокли священника Алексия с крестом. Старец ни в какую не желал впутываться в престольные авантюры.
— Сколько ж лет тебе, старче? — спросил гетман.
— Да уж сто одиннадцатый годик напал.
— Неужто самому тебе жить не прискучило?
— Видит Бог — притомился я.
— Тогда приводи солдат к присяге, а завтра и под топор оба ляжем, заодно отдохнешь от жизни… Виват Екатерина Вторая!
Измайловцы разом опустились на колени, присягая императрице на верность. Лишь один офицер вздумал сомневаться.
— Ты чего там хрюкаешь? — спросил его Орлов.
— Не хрюкаю, а людским языком сказываю, что нельзя давать присягу Катерине, покуда от присяги Петру не отрешились.
Это были последние слова в его жизни.
— До чего щепетильный народ пошел на Руси! — сказал Алехан, легко, будто тряпицу, перекидывая убитого через забор…
— Пошли… с Богом! — скомандовал гетман.
Через мосты Сарский (Обуховский) и Новый (Семеновский) начиналось шествие Екатерины к престолу, которое возглавлял Мафусаил в епитрахили. Плотность людской массы была столь велика, что, не вмещаясь в узости улиц, солдаты с треском обрушивали заборы, вытаптывали клумбы и огороды. Все дрожало и тряслось от яростных воплей:
— Виват Катерина! Матка наша… урррра-а!
Голштинский принц Георг проснулся от шума. Кинулся к генерал-полицмейстеру Корфу, спросил его — как немец немца:
— Was ist das?
— Ich Weib nicht, — отвечал Корф, пожимая плечами.
Обоюдное непонимание двух персон было рассеяно явлением вахмистра Потемкина; принц ему обрадовался:
— Вот мой адъютант, сейчас он все объяснит…
Корф (опытный, ибо давно жил в России) не стал вмешиваться, когда вахмистр схватил фельдмаршала за ухо, крича: