Паулюс же завел речь о другом, удивляясь, почему Тимошенко застрял под Мерефой, не пытаясь прорваться на Харьков: — Вашу оборону, Штумме, я не могу признать прочной.
— Согласен, — не возражал Штумме. — И прощу усиления позиции прислать сюда «восемь-восемь», чтобы отплевываться от русских «тридцатьчетверок», если они появятся.
Паулюс обещал. Заодно он сообщил, что пальма первенства, отнятая у Т-34, скоро будет передана немецким танкам:
— Наши новые T-V и T-VI расплющат русские машины, словно банки из-под сардин. Фердинанд Порше уже готовит танк, который своими достоинствами превзойдет все танки мира.
— За счет чего? Брони? Огня? Моторной части?
— Это будет сгусток боевой энергии, и башни «тридцатьчетверок» полетят ко всем чертям словно сорванные головы.
В разговоре, конечно, был помянут и удачливый Роммель, о прорыве которого в Бенгази шумели германские газеты.
— Ему можно и позавидовать, — сказал Штумме. — За несколько дней он проскочил более шестисот миль, тогда как для нас в России даже шестьсот метров имеют немалое значение.
«Шаровая молния» вдруг с шумом взорвалась.
— Хочу в Киренаику! — заорал Штумме. — Я начал восточный поход от самой границы! Я был дважды ранен! Мои нервы уже на исходе! А в Ливии… отдохну , — шепотом досказал он.
— Не возражаю. Подайте рапорт… по причине болезни, — с некоторой брезгливостью разрешил ему Паулюс.
По дороге на Белгород полковник Адам, глядя на скрюченного от холода Кутченбаха, доказывал, что русские в такие морозы наступать не станут: «Нас ужасают трупы замерзших немцев, но мы почему-то не обращаем внимания на замерзших русских, — я цитирую самого Адама. — Между тем они страдают от холода одинаково с нами…»
В центре Белгорода, на площади, вездеход остановился.
На виселице качались трупы повешенных. Среди них была и женщина, еще молодая. Дико и нелепо выглядят очки на ее потухших глазах, превращенных морозом блестящие кристаллы.
Паулюс опрометью выскочил из вездехода.
— Я же отменил приказ Рейхенау! — крикнул он. — Кто осмелился делать из преступления публичное зрелище.
Кутченбах обошел трупы повешенных. На груди каждого висела доска с надписью по-русски. Паулюс спросил зятя:
— Зондерфюрер, переведите… что там написано?
— По трафарету:— «Я партизан, который не сдался».
— Кто эту чушь придумал?
— Это придумано еще Рейхенау, пояснил Вилли Адам…
Паулюс вызвал корпусного командира Ганса Обстфельдера, штаб-квартира которого располагалась в Белгороде. Обстфельдер предстал, задрав подбородок, и не потому, что он выражал почтение, нет, а по той причине, что опустить голову ниже ему мешал громадный фурункул на затылке, истекающий гноем.
— Вы кого повесили? Это партизаны? — спросил Паулюс.
— Нет. Только заложники. Комендант предупредил жителей, что они будут казнены сразу же, если будет убит хоть один наш солдат в городе. Мы, армия, в это дело не вмешиваемся. Но опыт войны показывает, что повешение с доской на груди, дающей объяснение приговора, действует на русских устрашающе…
Эта сцена отлично сохранилась в памяти Вильгельма Адама.
«Паулюс, — писал он, — стоял перед офицерами чуть сгорбившись, лицо его нервно подергивалось. Он сказал:
— И, по-вашему, этим можно приостановить действия партизан? А я полагаю, что такими методами достигается как раз обратное. Я отменил приказ Рейхенау о поведении войск на Востоке. Распорядитесь, чтобы это позорище исчезло…»
Виселицы спилили.
Обстфельдер мрачно сказал:
— Теперь в нас будут стрелять из-за каждого угла.
— Так отстреливайтесь, черт побери! — нервно отвечал Паулюс. — Но нельзя же вешать случайных людей…
С удовольствием он вернулся в Полтаву, сбросил тяжкий русский тулуп. Геббельс, не оставляющий 6-ю армию своим вниманием, прислал из Берлина лектора по национал-социалистическому воспитанию. Перед офицерами его представили как «специалиста по русскому вопросу и выживанию в условиях Востока». Паулюс тоже прослушал лекцию:
— Все русские прекрасные диалектики, и нет такого германца, который бы мог русского переспорить. Потому самый верный тон — это тон приказа! Если вы ошиблись в приказе, не стоит поправляться: русские должны считать, что мы, как завоеватели, всегда непогрешимы Особенно надо бояться русской интеллигенции. Под маской нигилизма и душевной расхлябанности они умеют скрывать свои подлинные чувства, обладая способностью проникать в душу немца, располагая его к искренности. Нам это не нужно. Не допускайте никаких выпивок с русскими. В этом деле русские такие непревзойденные мастера, что обставят любого баварца. При этом они могут вытянуть из нас все, что им надо, а сами остаются себе на уме. Это же относится и к женщинам. Не забывайте, что русские фурии тоже втянуты в партийную систему большевизма, они фанатичнее мужчин. Женщины в России опаснее мужчин, потому что в женщине нам труднее заподозрить тайного агента огэпэу.
ОГПУ давно отошло в область преданий, но гитлеровцы упрямо придерживались этого отжившего наименования. И через год, чтобы всем чертям тошно стало, в берлинских газетах будут писать, что фельдмаршал Паулюс до последнего патрона отстреливался не в подвалах сталинградского ГУМа, а именно из помещения ОГПУ. Наверное, Геббельс решил, что фельдмаршал, державший фронт в здании ОГПУ, — это пострашнее любого советского универмага с его изобилием товаров для широкого употребления.
О том, что оттепель на Украине началась только 10 февраля, читатель, я тебе уже говорил. Пойдем дальше.
* * *
Через пять дней после начала оттепели под натиском японской армии пал Сингапур, а британский гарнизон капитулировал.
Ливия и Сингапур — две неудачи подряд, и потому Уинстон Черчилль выглядел плохо, не в меру раздраженный, взвинченный. Посол Майский принес ему очередное послание Сталина, который выражал твердую уверенность в том, что наступивший 1942 год станет годом полного разгрома Германии и ее сателлитов. Черчилль сидел за столом в костюме «сирены» — в комбинезоне на молниях, очень удобном, чтобы по сигналу сирены укрыться в бомбоубежище. Ознакомясь с посланием Сталина, он с явным раздражением отбросил его от себя:
— Я не вижу никаких причин, которые бы превратили 1942 год в решающий для всей нашей коалиции… Мы — сказал он Майскому, — способны иметь временный успех в зимний период, но летом вы вряд ли справитесь с натиском немецкого вермахта…
Советскую военную миссию в Лондоне тогда возглавлял адмирал Н. М Харламов. Вскоре генерал А. Най, служивший в генштабе Англии, просил Харламова навестить его на службе.
— У меня есть новость для вас , — сказал Най. — Наша разведка сумела проникнуть в тайну предстоящей летней кампании вермахта на Восточном фронте. Главный удар немцы планируют нанести по вашей армии на Дону и на Волге — в направлении на Кавказ и на Сталинград.