— А где же московское направление?
— Оно отсутствует, — отвечал Най. — Примерная дата операции вермахта — июнь . Обо всем, что я вам сказал, прошу срочно известить Москву, правительство и русский Генштаб.
Казалось бы, тут все ясно! Помните, что планировал Хойзингер? «Москва, как цель наступления… пока отпадала!»
Во все время войны немцам запрещалось слушать заграничные радиопередачи, вещавшие на Германию. У них, правда, радиоприемники не отнимали (как у нас в 1941 году), но к аппаратуре были пришпилены официальные планкетки с выразительной надписью; «Слушая голоса врагов, ты изменяешь фюреру!»
Тайная радиовойна начиналась на рассвете. Голосисто запевали берлинские фанфары, загадочно стучалось в двери лондонское Би-Би-Си. Помимо широковещательных программ, стихию эфира пронизывали голоса станций — блуждающих, реальных или фиктивных, немцы, называясь американцами, обливали помоями Рузвельта, англичане, выдавая себя за фашистских агитаторов, ругали Гитлера, заодно обливая и Черчилля, из Берлина на русском языке вещала партия «ленинской старой гвардии», которая чуть ли не матом крыла Сталина, а заканчивала трансляцию «Интернационалом». Самые гениальные демагоги умело взбалтывали радио волны словно коктейль, в котором ничтожная доля правды оседала на дне, а наверх всплывала отрава лжи и отчаяния. В непрерывном треске электроразрядов слышались голоса погибающих кораблей и сгорающих под облаками бомбардировщиков дальнего действия, с фронтов вопили о помощи роты и батальоны, слали проклятья дивизии, лихорадочно стучала морзянка из котлов окружения. В узких каналах настройки быстро и деловито, пока их не засекли радиопеленгаторы, выстреливали пучками морзянки бойцы Сопротивления…
На фронте армии Паулюса по утрам через мощные репродукторы звучал голос немца, сидевшего в русском окопе:
— Говорит обер-лейтенант германского вермахта Рейер… Слушайте меня, солдаты Германии, обманутые Гитлером и опозоренные чудовищными преступлениями против человечества. Час пробьет, и возмездие для вас неизбежно…
В его сторону выстрелили, заодно спрашивая:
— Эй, кретин! Давно ли торчишь у русских?
— С двадцать второго июня сорок первого года.
— И тебе там еще не надоело?
— А вам? — спрашивал их Рейер.
— Ты скоро спятишь от глупости! — предрекали ему.
— Но вы раньше меня, — огрызался Рейер…
Из командного блиндажа вылез полковник Фриц Роске, послушал перебранку, летящую через линию фронта, крикнул солдатам:
— Кончайте трепотню. Нет и никогда не было в рядах вермахта обер-лейтенанта Рейера. Это русский комиссар. Дайте по нему из крупнокалиберного, чтобы о заткнулся…
Агитация шла и с немецкой стороны, гитлеровцы по утрам заводили патефоны, транслируя популярные песни мирного времени:
Броня крепка, в танки наши быстры,
И наши люди мужества полны.
В строю стоят советские танкисты,
Своей Отчизны верные сыны…
И потом через громкоговорители немцы призывали:
— Эй, рус! Кончай война, иди к нам…
Самолеты забрасывали наших бойцов листовками, которых была изображена здоровенная и мордастая бабища в сарафане, ниже ее титек были начертаны вирши:
СДАВАЙСЯ В ПЛЕН!
Будешь дома, будешь в хате
Спать со мною на кровати…
Страна вступала в новый военный и тяжкий день!
* * *
Потеплело… С фронта вдруг стали поступать первые, еще робкие слухи о том, что у немцев появились какие-то танки с усиленной броней, по силуэту очень схожие с нашей «тридцатьчетверкой». Началось первое знакомство с гитлеровскими «пантерами» и «тиграми». Николай Николаевич Воронов (будущий главный маршал артиллерии) на одном из совещаний в Ставке выступил с предупреждением.
— Я допускаю, — говорил он, — что новые немецкие танки еще не запущены в серию. Скорее всего, их отдельные варианты немцы решили обкатать в полевых условиях фронта. Но следует заранее предвидеть, что утолщенная броня и динамика новых моторов потребуют от нас усиления артиллерии.
Сталин уже входил в роль «гениального» полководца.
— Товарищ Воронов, перестаньте разводить панику. Это бабьи сплетни! Не может быть у немцев новых танков, и ради мнимой борьбы с ними мы не станем усиливать артиллерию…
«Я уходил с камнем на сердце. Было очень больно, что не удалось доказать свою правоту, но еще больнее было то, что меня никто не поддержал». Между тем наши бойцы на фронте, плохо разбираясь в «зверологии» германского танкостроения, сожгли сразу шесть новых машин. Гитлер, явно смущенный слабостью новых танков, велел откатить их в глубокий тыл.
— Шпеер, — сказал он, — передайте Порше, проект был доработан. И впредь не показывать танки русским до тех пор, пока эти машины не стану неуязвимыми…
Не знаю, как отреагировал Сталин на сообщение адмирала Н. М. Харламова из Лондона о предстоящей летней кампании. Но ближе к весне наша разведка Генштаба, помимо британской, сама проникла в планы Гальдера и Хойзингера. В английской книге «Коммунистические партизанские действия» сказано:
«Некий мистер Кент, капитан Красной Армии, он же Венсенте Сиерра имел условленную встречу в Тиргартене с офицером немецкой контрразведки… Его предупредили, что главный удар немецкой армии планируется нанести в направлении Кавказа, причем часть этих сил будет брошена к Волге — на Сталинград! Против же Москвы немцы лишь имитируют наступление. Нельзя недооценивать опасности со стороны 6-й армии Паулюса, нельзя пренебрегать панцер-дивизиями Клейста, которые угрожают со стороны Краматорска…»
— Почему вдруг Сталинград? — возмутился Сталин, когда ему доложили об этом. — На юге немцы способны лишь на отвлекающие удары, чтобы замаскировать главный удар на московском направлении. Кто поверит, что немцы окажутся на Волге?
В этом ошибочном мнении Сталин окончательно утвердился после доклада С. К. Тимошенко, который сообщал:
«Мы считаем, что враг… весной будет вновь стремиться к захвату нашей столицы. С этой целью его главная группировка упорно стремится сохранить свое положение на московском направлении…»
Заодно уж, стараясь казаться провидцем, маршал указывал, что его боевая активность на юге уже полностью расстроила оперативные порядки армий Паулюса и Клейста — от самого Белгорода до узловой станции Лозовая, и немцы теперь ни к чему не способны.
Как тут не похвалить Тимошенко, и Сталин похвалил его:
— Молодец, товарищ Тимошенко… не как другие!
Семен Константинович, признаем за истину, обладал ангельским характером и в случае несогласия с ним спрашивал:
— Вы кому служите?
— Служу Советскому Союзу, — следовал ответ.