— Солидарность? — хохотал Джованни Мессе. — Но если моих ребят посадить за один стол с вашими, то, боюсь, что Антон Иванович рассердится еще больше…
Паулюс бросил трубку телефона:
— Эта драка из-за лучших мест — опасный сигнал для будущего шестой армии… и, пожалуй, для всего нашего вермахта. Теперь многое зависит от того, дорогие или дешевые места получат итальянцы в окопах большой излучины Дона.
Вильгельм Адам проявил редкое остроумие:
— Самые дорогие билеты достанутся нам, немцам…
Именно так и случилось потом — под Сталинградом. На всякий случай Паулюс принял таблетку первитина.
— Первитин сегодня просто необходим, — сказал он, запивая горькую таблетку. — Чувствую, предстоят бессонные ночи…
Не стану утомлять читателей нумерацией полков и дивизий, не стану перечислять имена их командиров, безвестно сгинувших или тех, что обрели бессмертие в наших энциклопедиях, постараюсь быть скупым в цифрах и датах, стараясь донести лишь главную суть событий, и всегда помнить, что на поле битвы все видится иначе, нежели значилось тогда на оперативных картах, а потом читается в мемуарах. Как бы ни философствовали в самых высших инстанциях, как бы ни мудрили в средних, все это было далеко от окопов, где солдаты всю мудрость жизни, политики, стратегии и тактики воплощали в едином душевном призыве:
— Бей их, гадюков! Тока бы прицелиться… Ишь, зад-то отклячил, а башку за пенек ховает. До свету не управимся…
Не в меру бодрые доклады маршала Тимошенко дали Сталину повод для резкого осуждения работников Генерального штаба;
— Если вас, любителей обороны, не подтолкнуть как следует, мы бы так и торчали на одном месте. А теперь, видите, как удачно все складывается у Тимошенко под Харьковом…
Верно! Наступление началось прямо-таки превосходно.
* * *
Ударные силы нашей армии рвались на стратегический простор из невыносимой и довлеющей над ними узости Барвенковского выступа, охватывая при этом Харьков с юга, а со стороны Волчанска двигалась на Белгород вторая группа, огибая Харьков с севера, и где-то — уже за Харьковом! — они должны были сомкнуться, чтобы устроить немцам хороший котел. Внешне все было задумано вроде бы правильно и сомнений не вызывало… Зато сразу же, с первого дня, возникли подозрения!
Но возникли они не там, где Тимошенко склонялся над картами, красным карандашом отмечая стрелы прорыва, подозрения появились там, где в невообразимой пылище шагали наши солдаты, рассуждая меж собой чтобы их не слышали командиры:
— Что-то непохоже на немца! Гляди, Вась, смываются от нас и даже не пальнут для порядку.
— Это как понимать? Вроде бы и далее нас заманивают.
— Да, братцы, чует сердце — не к добру…
В некоторых селах немцы оставляли богато накрытые столы со своим шнапсом и нашей самогонкой, навалом было пирогов, свинины, гусей и всякой другой снеди. Думали, что отравлено, поначалу боялись, а потом попробовали — никто не помер — и навалились. Колхозники говорили, что немцы сами пировать собирались да вдруг разом снялись и удрали.
— А куда удрали-то? — спрашивали их.
— А шут их ведает. Бала-бала — и давай деру…
В одном месте разбили отступавшую штабную колонну с радиостанцией. Немцы оставили портфель желтого цвета, что определяло его секретность. В портфеле нашли бумаги с верными характеристиками наших командиров, и вечером, подвыпив, особист полка говорил:
— Все знают! Кто пьет, кто трезвенник. У кого жена, у кого дети. Даже адреса домашние собирали. Мы, уж на что мы, и то своих же людей так не знаем… Капитан Панкратов, где ты?
— Да здесь я. А что?
— А то, миляга, что ты вот с Шуркой Водянкиной шуры-муры на сеновале крутил, так даже это немцам известно…
Немецкая разведка даром хлеба не ела, и в тот же день, первый день нашего наступления, Паулюс был извещен, что Тимошенко на один километр фронта имеет лишь до 19 орудий и не более пяти танков. Новых же танков очень мало, чаще — старых модификаций с противопульной броней, на бензиновых моторах, потому они и вспыхивают как спички. Впрочем, когда на фронте уже завязались бои, Паулюсу доложили:
— Тимошенко что-то уже почувствовал, потому что начинает вводить свои вторые эшелоны.
— Так рано? — удивился Паулюс. — Шмидт, вы. слышали?
— Да, слышу. Все это очень странно.
— Но мы не станем самообольщаться, — сказал ему Паулюс. — В отличие от маршала, мы побережем не только вторые, но и третьи эшелоны. Сейчас многое зависят от энергии фон Клейста.
— Клейст не опоздает для удара с южного фланга, — заверяли его. — После неудачи под Ростовом ему необходима реабилитация под Харьковом, чтобы вернуть себе расположение фюрера…
В первый день наступления наши войска продвинулись вперед — где на десять-двадцать километров, а там, где немцы оказывали сопротивление, даже два километра брались с неимоверным трудом. Танки противника еще не появлялись, авиация только прикрывала отход своих войск или вела разведку. Немцы очень экономно расходовали свои силы, и на юге выступа (южнее Барвенково) они бросали в бой строительные батальоны, нам попался в плен солдат из похоронной команды и даже из команды по сбору трофеев («барахольщик»). За ночь Паулюс выкатил из Харькова свои «ролики», и второй день наступления Тимошенко стал днем переломным.
Сопротивление ожесточилось. Паулюс запросил Адама, готовы ли к атакам панцер-дивизии Хубе и Виттерсгейма.
— Да, — отвечали ему, — всего триста семьдесят машин. Хубе и Виттерсгейм с нетерпением ожидают ваших распоряжений.
— Отлично. Не пора ли нам расшатывать фланги Тимошенко? На танки пусть Хубе примет пехоту. Заодно предупредите Рихтгофена, чтобы его четвертый воздушный флот выделил нам пикирующие бомбардировщики. Я подозреваю, что маршал Тимошенко, припомнив свою молодость, проведенную в конюшнях, обязательно прибегнет к помощи кавалерии… Конечно, — сказал Паулюс, — мне, генералу, как-то не совсем удобно учить маршала, но в этих условиях ничего другого не остается…
Удары танков и авиации Тимошенко воспринял на свой лад, как доказательство слабости противника.
— Ну, вот! — обрадовал он Баграмяна. — Паулюс уже на грани истощения, он транжирит свои последние козыри…
Силы противника сознательно им преуменьшались, а свои собственные Тимошенко преувеличивал. Совершенно не понимаю (и объяснений тому нигде не искал), почему Семен Константинович был убежден том, что на подмогу его армии идут свежие дивизии из Ирана (?).
— Но боюсь, они поспеют к шапочному разбору когда мы своими силами разделаемся с фрицами, — говорил он…
13 мая уже наметилась неразбериха. Штабы соединений и штаб самого маршала работали в отдалении от передовой — иногда их разделяли 20 — 30 километров бывало, что и более. При этом они все время перемещались, не предупреждая фланговых соседей, радиосвязь работала безобразно, позывные частей перепутались, и в этой сумятице мало кто еще догадывался, что управление войсками было уже потеряно … Но Тимошенко, уверенный в себе, уверял Москву и свой штаб, что всё складывается по плану: