Проверяющий между тем вернулся с чемоданом и протянул моему новоиспеченному поверенному какую-то бумагу.

— Будьте любезны, подпишите вот здесь, господин Сильдур.

Я поставил закорючку под документом, удостоверяющим, что нижеподписавшийся положил в банк HSBC восьмизначную сумму. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Покуда мне оформляли чековую книжку и кредитную карту, я расплачивался «синей картой» Олафа. Сигрид уверила меня в ее безграничных возможностях, и мне не хотелось когда-нибудь узнать их предел.

— Вы живете с вором, вас это не смущает? — спросил я однажды Сигрид.

— Кража чужих денег возмущает меня меньше, чем кража чужой личности, — ответила она.

— Почему же вы со мной?

Она обняла меня и попросила больше не задавать глупых вопросов. Я учел ее пожелание.

___

Ложь имеет над лгунами странную власть: сочинив байку для красного словца, невольно начинаешь жить по ее законам.

Я, всю жизнь ненавидевший музеи и художественные галереи, начал исправно посещать их все подряд: Сигрид заразила меня страстью к современному искусству.

Толчком послужила выставка Патрика Гюнса под названием «My Last Meals». На первый взгляд она вполне отвечала моему представлению о современном искусстве: среднего качества фотографии с малоинтересными комментариями.

Но потом Сигрид объяснила мне суть. Интернет-сайт одной техасской тюрьмы обнародовал последние трапезы, заказанные смертниками накануне казни. Замысел был циничный: высмеять предсмертные меню великих преступников, чьи гастрономические фантазии могли посоревноваться в наивности.

Патрик Гюнс нашел эту идею столь возмутительной, что буквально вывернул ее наизнанку. Решив, что мечты обреченных о гамбургерах и шоколадных кексах достойны самого глубокого уважения, он обратился к самым прославленным кулинарам планеты с просьбой воплотить их меню в жизнь с роскошью, какой несчастные определенно не были избалованы.

Затем Гюнс сфотографировал приготовленные блюда и сопроводил каждый снимок подписью с указанием заказа осужденного слово в слово, а также его имени и даты казни. Размер — метр на восемьдесят сантиметров — позволял любоваться масляным блеском жареной картошки, присутствующей почти на всех снимках.

Ни один не попросил вина, пива, какого-либо спиртного. Выбор напитков был таким же ребяческим, как и выбор блюд: молоко, айс-ти, кока-кола. Мало кто отважился попробовать незнакомые деликатесы — предпочтение отдавали вечным ценностям вроде картофеля в мундире и капустного салата.

Одна деталь поразила меня в заказе некоего Ли Д. Вонга:

— Он уточнил, что хочет колу-лайт, — сказал я Сигрид.

— Да, ну и что?

— Разве в такой момент не забывают о лишнем весе?

Сигрид, подумав, ответила:

— По-моему, это прекрасно — заботиться о фигуре в день своей смерти.

Если бы я уже не любил ее, то влюбился бы за одну эту фразу.

Я отошел, рассматривая другие снимки и внимательно читая каждое меню. И мало-помалу что-то дрогнуло в моей душе. Как не растрогаться, обнаружив, что перспектива смертоносной инъекции не мешает человеку стремиться к простым радостям жизни, таким, как пюре, яблочный пирог или молочный коктейль.

Патрик Гюнс беседовал с хозяином галереи. Я подошел и тепло поздравил его.

— Как вы думаете, есть возможность на самом деле подавать осужденным заказанные кушанья в исполнении великих мастеров?

— Я думал об этом, — ответил он. — К сожалению, американскими тюремными властями это запрещено.

— В таком случае не напрасный ли труд их готовить?

— Нет. Это одна из функций искусства — воздаяние справедливости тем, кто был ее лишен. Эти рестораторы могли бы с полным правом называться реставраторами: они восстановили человеческое достоинство осужденных на казнь.

Я полистал книгу отзывов. Среди прочих каракулей попадались гневные: «Это извращение», «Накормили бы лучше невинных, умирающих с голоду», и даже: «Я за смертную казнь!» — оно и понятно, самые благородные замыслы всегда вызывают бурю негодования.

В тот день, убедившись в своем новом призвании, я купил несколько работ Гюнса. Это были первые приобретения Фонда современного искусства Олафа Сильдура.

___

Так началась новая жизнь. В поисках талантов я стал завсегдатаем стокгольмских галерей, покупал все, что меня трогало, и не стоял за ценой.

Вскоре картины и статуи уже не помещались в нашем люксе, не говоря о том, что в стилистике отеля «Васа» плохо смотрелись новаторские произведения искусства. Сигрид занялась поисками квартиры и однажды зачем-то назначила мне встречу в одном из самых захудалых районов города.

Она взяла меня за руку, открыла какую-то дверь, и мы пошли по длинному обшарпанному коридору, в конце которого мне было велено зажмуриться. Мы вошли, Сигрид повела меня куда-то и наконец разрешила открыть глаза.

Я стоял в центре гигантского пространства — бесподобной иллюстрации понятия пустоты. Поскольку это было помещение без перегородок, многие назвали бы его, как сейчас принято, лофтом. Мне же своими колоссальными размерами, расположением, пилястрами и атмосферой тайны оно напомнило храм Абу-Симбел. Так я его и назвал и купил сразу, даже не поинтересовавшись ценой.

Когда оно стало нашим, я перевез туда мою коллекцию. Мебели у нас еще не было, и жилье походило на музей. Мы с Сигрид сели на пол и долго любовались сказочным дворцом.

— Это наш дом, — сказал я.

— Нам понадобится кровать, — заметила Сигрид.

— Или лучше два саркофага.

Мало-помалу Сигрид обставила наш храм, и он стал походить на Абу-Симбел до разграбления.

При таких расходах мой банковский счет таял, как снег на солнце. Вы себе не представляете, каких деньжищ стоит один только подлинный Гормли, [9] чтобы долго не перечислять. Даже «синяя карта» Олафа больше не желала отзываться.

Однажды мне позвонил любезный господин, занимавшийся моими финансами, и сообщил, что я должен банку HSBC сумму, сопоставимую с той, которую внес наличными два года назад.

— Ах вот как, — только и дождался он от меня в ответ.

Я повесил трубку и продолжал обрастать фараоновскими долгами. Я знал, что ничем не рискую. Банки держатся за крупно задолжавших клиентов крепче, чем за миллиардеров, особенно если долгам предшествовало состояние: банкиры убеждены, что человек, который был богат, непременно разбогатеет снова. Задолжал — значит, вложился. Этот смельчак верит в будущее — о чем свидетельствовал мой грандиозный фонд современного искусства.