Впервые я так долго медлила, прежде чем прочесть его письмо:
Дорогая Амели Нотомб,
Спасибо Вам за потрясающую новость! Я счастлив до одури: знаменитая брюссельская галерея «Куллус» включит меня в свой каталог; я прекрасно понимаю, что обязан этим Вам. Я уже всем здесь рассказал: это большое событие. Фотографию посылаю.
Я уже чувствую себя признанным художником. И мне, как таковому, не зазорно показать Вам свое фото. Иначе я бы со стыда сгорел, узнай Вы, как я выгляжу. Но теперь я себе говорю, что это искусство, и горжусь собой.
Надеюсь, что фотография подойдет: я снялся две недели назад. Поблагодарите от меня бельгийского галериста. Еще раз огромное спасибо.
Искренне Ваш
Мелвин Мэппл
Багдад, 14/05/2009
Очень по-американски: все в порядке, лишь бы было официально зафиксировано и ясно сформулировано. Обнародование феномена исключало самомалейшую возможность смущения. Хорошо, конечно, что Мелвин Мэппл не страдает комплексами, но мне стало не по себе: нашел чем козырять! Я укорила себя за эту европейскую стыдливость. В конце концов, он доволен, и это главное.
Тем не менее я невольно сопоставляла образ с текстом, держа в левой руке снимок, в правой – письмо. Переводя глаза с одного на другое, я словно пыталась удостовериться, что это вполне человечное послание написано вот этим пудингом, – и что все письма, так меня взволновавшие, присылал мне этот жиртрест. Эта мысль повергла меня в такое замешательство, что я покраснела. Чтобы покончить с этим, я поспешно сунула фотографию в конверт, написала адрес Куллуса и вложила записку – мол, это и есть новый художник, о котором я говорила.
Американцу я ответила не сразу. Я убеждала себя, что хочу дождаться ответа от галериста. На самом же деле вид этой расплывшейся амебы меня здорово смутил. Я чувствовала, что не способна вот так сразу взять прежний любезный тон нашей переписки: «Спасибо, дорогой Мелвин, за ваше очаровательное фото…» – нет, всякой учтивости есть предел. Я пеняла себе за излишнюю впечатлительность, но ничего с собой поделать не могла.
Почты у меня накопилось предостаточно, и я пока писала людям нормального телосложения. Чтобы окончательно стереть из памяти снимок, я даже заполнила налоговую декларацию: тупая работа помогает жить, у меня было немало случаев в этом убедиться.
В тот день пришло также письмецо от П. с просьбой написать предисловие. Не проходит дня, чтобы я не получила хотя бы одно письмо такого содержания. Я все понимаю, но люди изрядно облегчили бы мою жизнь, если бы избавили меня от этой нескончаемой повинности: одни хотят предисловий, другие присылают мне свои рукописи или просят научить их писательскому ремеслу.
Тот факт, что я отвечаю на письма, порождает глубочайшее заблуждение, массу ложных и противоречивых толкований. Вот вам первое: это-де мое личное ноу-хау в области маркетинга. Между тем цифры говорят за себя: мои читатели исчисляются сотнями миллионов, а я, даже строча письма с присущей мне одержимостью, насчитываю не более 2000 корреспондентов, что уже непомерно. Второе – прямо противоположное: я держу бюро добрых услуг. Нередко приходят письма, в которых у меня открытым текстом просят денег, и не какие-нибудь благотворительные организации, а совершенно посторонние люди; просьбы, как правило, сопровождаются объяснением вроде: «Я хочу написать книгу. Вы знаете, каково это, мне придется бросить работу, а я в золоте не купаюсь, как некоторые». Еще толкования: мне не хватает фантазии для сюжетов, и я черпаю их из рассказов моих корреспондентов; или, например: я ищу сексуальных партнеров; или: я жажду обратиться в ту или иную религию, а может быть, приобщиться к Интернету. И т. д.
Правда одновременно проще и загадочнее, в том числе для меня самой. Я не знаю, почему отвечаю на письма. Я никого и ничего не ищу. Отрадно, когда мне пишут о моих книгах, но это далеко не единственная тема писем, которые я получаю. Когда переписка развивается приятным мне образом – а такое, слава богу, бывает, – на меня снисходит несказанная благодать: это счастье хоть немного узнать кого-то, получить в дар человеческие слова. Не надо быть обделенной, чтобы радоваться такому общению.
С Мелвином Мэпплом несколько недель назад было именно так. Возможно, так было и сейчас, но что-то изменилось, я сама не знала что. Я испытывала какую-то неловкость, не поддающуюся анализу. Это началось еще до фотографии. А видеть его голым мне уж точно не стоило. Если не считать побочных эффектов моей, не самой, кстати, громкой, славы, я живу как все: отношения с кем бы то ни было всегда создают проблемы. Даже если все складывается хорошо, непременно бывают мелкие стычки, обиды, недоразумения; на первый взгляд, все это несерьезно, а спустя пять лет понимаешь, почему они в итоге сделали общение невозможным. С Мелвином Мэпплом хватило пяти месяцев. Жаль, если это необратимо, ибо он был мне симпатичен.
Через пять дней я получила письмо от бельгийского галериста:
Дорогая Амели,
Фото Мелвина Мэппла – просто супер. Для пущей наглядности мне бы еще его снимок в военной форме. Можешь это ему передать? Спасибо.
До скорого,
Альберт Куллус
Брюссель, 23/05/2009
Мне это показалось само собой разумеющимся, и я тотчас же написала американцу о просьбе Куллуса. От себя я добавила в постскриптуме, что мне тоже очень понравилась фотография, отделавшись парой правдивых, но общих фраз вроде: «Интересно увидеть воочию человека, которого знаешь по переписке». Не скажи я вообще ни слова о снимке, Мелвин Мэппл мог усмотреть в этом личную обиду.
Вскоре после этого я поехала в Брюссель голосовать. На 7 июня были назначены одновременно и европейские выборы, и региональные. Выборы я не пропущу ни за что на свете. В Бельгии это само собой разумеется: тех, кто не голосует, могут оштрафовать на изрядную сумму. Но лично мне не нужны и угрозы: я скорее умру, чем не исполню свой гражданский долг.
И потом, это был повод съездить в Брюссель, город, в котором я когда-то жила, а теперь бываю, увы, редко. Отрадная неспешность брюссельской жизни и не снилась парижанам.
Я задержалась на пару дней, чтобы записать на брюссельском телевидении передачу, которую планировали показать осенью. Утром 10 июня я поездом вернулась в Париж. Накопившаяся за три дня почта ждала меня на письменном столе; ее было много, и я не сразу обратила внимание, что ответа от Мелвина Мэппла нет. 11 июня я сообразила, что послала ему последнее письмо 27 мая и что такое долгое молчание не в его обычае.
Оснований беспокоиться, впрочем, пока не было. Ритм переписки может меняться, это в порядке вещей. Я сама пунктуальностью не отличаюсь и только закатываю глаза к небу, когда иные корреспонденты паникуют, слишком, по их мнению, долго не получая от меня ответа. Не хватало мне поддаться этому психозу – нет уж, я особа хладнокровная.
Прошла еще неделя – ничего. То же самое и на следующей. Я отправила новое послание, продублировав письмо от 27 мая, которое могло затеряться.