Я предвидел, что рано или поздно Вы попросите у меня фотографию. Поэтому я заранее послал Говарду снимок, на котором вы могли лицезреть во всей красе мой тяжелый случай. Тогда мне и в голову не могло прийти, что я позирую для бельгийской галереи. Не могу выразить, как я Вам за это благодарен, Вы оказались так великодушны, что совесть стала мучить меня еще сильней. А потом этот господин Куллус захотел получить мое фото в военной форме – и вот тут-то я влип.
Я, правда, опять понадеялся на брата, спросил, не достанет ли он форму размера XXXL. Но тут Говард как с цепи сорвался. Заявил, что работал на меня не задарма, а по 5$ за страницу (я и понятия не имел, что он ведет учет) и больше, мол, ничего мне не должен. Еще добавил, что мои бредни ему уже поперек горла, блевать тянет от всей этой чуши, которую приходится переписывать, а Вы, верно, полная дура, если мне отвечаете. Короче, на него я больше рассчитывать не мог.
Вот почему я перестал Вам писать. А ведь мог бы и дальше Вас морочить той же сказкой. Печатал бы письма на компьютере, а про форму наврал бы, что сжег ее – этакий символический жест, – когда вернулся в Балтимор. Но я замолчал, чтобы мало-мальски достойно закончить эту дурно пахнущую историю. Думал, будет лучше, если я останусь для Вас лишь воспоминанием и Вы решите, что возвращение в отчий дом ознаменовало для меня начало совершенно новой жизни.
Итак, я прервал отношения с Вами. Это было тем легче, что мой брат больше не пересылал мне Ваши письма; не знаю, сколько их еще было. Я скучал без нашей переписки, но твердо знал, что отныне должен молчать в наших с Вами общих интересах.
И вдруг, три недели назад, я получаю от Вас письмо. Непостижимо: Вы вышли на Говарда – и пишете мне без всякой обиды, так же дружелюбно, как и раньше. Неужели Вы до сих пор ничего не поняли? Чтобы рассеять Ваши последние иллюзии, я посылаю ответ, написанный от руки: пусть изменившийся почерк откроет Вам глаза на мой обман. И тут Вы добиваете меня: немедленно отвечаете радостным письмецом, как будто не видите ни одной из вопиющих несуразностей этой истории.
Успокойтесь, я вовсе не держу Вас за идиотку. Это прекрасно – до такой степени доверять людям. Но я чувствую себя скверно. Я понимаю, как это выглядит в глазах простых смертных: я Вас просто-напросто надул, да как успешно! Да, в глазах большинства людей Вы, уж извините, остались в дураках. А я ведь вовсе не для этого Вам написал. Вообще-то, для чего я Вам написал, я и сам не знаю.
Одно могу сказать наверняка: я хотел привлечь Ваше внимание. Ради этого стоило постараться. В Интернете я прочел, что Вы ежедневно получаете горы писем. Меня, человека, живущего в виртуале, это поразило: подумать только, письма чернилами на бумаге, Вы читаете их и сами постоянно пишете! Это показалось мне, как бы это сказать, таким… реальным. В моей жизни мало, очень мало реального. Вот почему я так отчаянно захотел, чтобы Вы со мной поделились. Парадокс в том, что мне, чтобы войти в Вашу реальность, пришлось исказить свою.
Вот чего я не могу себе простить: я Вас недооценил. Мне вовсе не нужно было врать, чтобы привлечь Ваше внимание. Вы точно так же ответили бы мне, скажи я правду: что я – жирный неудачник, прозябающий на складе шин при родительском автосервисе в Балтиморе.
Я прошу Вас меня простить. Если Вы не захотите, я пойму.
Искренне Ваш
Мелвин Мэппл
Балтимор, 13/02/2010
Я долго просидела в ступоре, не в состоянии ничего делать. Была ли я сердита, раздосадована? Нет. Только до крайности изумлена.
Не счесть, со сколькими людьми я переписывалась начиная с моей первой публикации в 1992 году. Статистически неизбежно в их числе должен был оказаться какой-то процент больных на голову, и сия чаша меня не миновала. Но такого, как Мелвин Мэппл, я еще не встречала и даже представить себе не могла.
Как, спрашивается, реагировать? Я понятия не имела. Да и надо ли реагировать вообще?
Не найдя ответа на этот вопрос, я поняла, что хочу одного: сейчас же написать Мелвину Мэпплу, наконец-то поговорить с ним начистоту. Сказано – сделано.
Дорогой Мелвин Мэппл,
Я не нахожу слов, чтобы выразить, как ошеломило меня Ваше последнее письмо. Отвечаю по горячим следам, что, думаю, не помешает мне позже обдумать его на трезвую голову.
Вы просите у меня прощения. За что мне Вас прощать? Прощение предполагало бы обиду. Но Вы меня ничем не обидели.
Я слышала, что для американцев ложь сама по себе – худшее из зол, если можно так выразиться. Но не забывайте, что я европейка: ложь для меня оскорбительна, только если кто-то может от нее пострадать. А здесь я не вижу пострадавших. Правда, американские солдаты мне бы наверняка возразили и, скорее всего, были бы правы. Но это меня не касается.
Люди сказали бы, пишете Вы, что я осталась в дураках. Я так не считаю. Я живой человек и вижу то, что у меня перед глазами. То, что Вы показали мне в Ваших письмах, – реальность, только иначе изложенная. Из Вашего ада Вы создали другой ад. И меня не волнуют возмущенные вопли правдолюбов, по мнению которых недопустимо сравнивать ужас иракской войны с ужасом жизни в ожиревшем теле, цитирую Вас, «прозябающем на складе шин при родительском автосервисе». Эта метафора, видимо, напрашивалась сама собой, а стало быть, имела для Вас смысл, и Вы испытали потребность призвать в свидетели человека, поразившего Вас своей приверженностью к традиционной почте. Увидеть Вашу историю написанной чернилами на бумаге кем-то посторонним, – только так Вы могли облечь ее в реальность, которой Вам так нестерпимо недостает.
«Вы точно так же ответили бы мне, скажи я правду», – пишете Вы. Этого мы знать не можем. Да, я бы Вам ответила. Точно так же? Трудно сказать. Ваша весьма смелая метафора хороша тем, что красноречиво показала мне всю беспросветность Вашей жизни. Напиши Вы все как есть, без прикрас, поняла бы я? Надеюсь.
Если это Вас утешит, могу сказать, что Вы – далеко не первый мифоман, обратившийся ко мне. Да Вы и не совсем мифоман, ибо Ваш вымысел осознан, и то, что Вы первый сами себя добровольно разоблачили, – тому доказательство. Мне пишут разные люди: одних я ловила на лжи с первого письма, других года по четыре не могла раскусить, а есть и такие, кому до сих пор удается вводить меня в заблуждение. Впрочем, повторюсь: к мифомании, если она никому не во вред, я отношусь совершенно спокойно.
Хочу также Вас поздравить: Ваша мистификация была столь блестящей, что, если бы Вы не признались, сама бы я никогда не смогла ее раскрыть. Браво. Каждый писатель – немного мошенник, так что я, как коллега коллеге, отдаю Вам должное. Когда бездарный мифоман шлет мне ложь, шитую белыми нитками, это меня удручает. Обман, как игра на скрипке, требует виртуозности: чтобы выступить с сольным концертом, мало быть просто хорошим скрипачом. Великим – или никаким. Низкий поклон Вам как большому мастеру.
Искренне Ваша
Амели Нотомб
20/02/2010
Сама того не замечая, я закончила письмо позаимствованным у него «искренне Ваша». Что ж, в самом деле, я была в этом послании на редкость искренна. Умолчала только об одном – как резанули меня слова: «Я хотел привлечь Ваше внимание». Сколько раз приходилось мне их читать? И какой плеоназм! Ведь если пишешь кому-то письмо – значит, уже хочешь привлечь его внимание. Иначе зачем ему писать?