— Но ведь все это займет немало времени?
Эпарх только смотрел на нее, не выказывая удивления, что гостья из Руси его речь поняла, и не смущаясь, что в голосе ее слышался гнев. И опять стал повторять, что все должно быть учтено, что просто так дела в Богом хранимом Константинополе не делаются.
Княгине пришлось смириться. А ее спутницы даже захныкали: так утомились в дороге, так хочется отдохнуть под крышей, а не болтаться на волнах. Да и поглядеть, что за диво такое Царьград, хочется. Вон и с ладьи видно, что там, за оградами мощными, нечто невиданное и непривычное для них располагается, а им сиди тут…
Ольга понимала своих женщин, но молчала. Не хотела показывать, как рассержена. Она давно уже считала себя достойной и великой правительницей, привыкла, что люди при ней смиряются, уважают ее волю. А тут — пусть и выразили почтение, но держат осторонь — будто недостойную, будто одну из многих, кто является в Константинополь. Но ведь и впрямь все стремятся к этому чудо-граду, называют его Столицей Мира, стараются добиться милости от византийских правителей. Ольга поняла, что шуметь и требовать от ромеев особого расположения для себя все равно что гоголем вышагивать перед плетнем — сколь угодно выпячивайся, но реакции не дождешься. Что ж, придется принять их условия. Ну не для того же она проделала такой путь, чтобы разобидеться и поворачивать назад. Да и наслышана была о высокомерии ромеев. Ладно, подождем.
Пока же она угощалась дарами с императорского стола. После того как в пути столько питалась вяленым мясом да рыбой, изысканные яства из дворца пришлись как нельзя кстати. В больших плетеных корзинах слуги эпарха вносили на корабль всевозможные кушанья, давая тем самым понять, что прибывшим предстоит ужинать на кораблях. Феофил перед уходом подтвердил это: гости с Руси появились у стен Константинополя столь неожиданно, что они теперь должны приготовить в городе для них постой и обустроить княгине полагающиеся покои…
— Не иначе как в предместье при монастыре Маманта нас поселят, — заметил Сфирька, разламывая сочный фиговый плод. И пояснил: — Там всегда русов селили, и это наши ихнего святого Маманта в просто Маму перенарекли. Так и говорят — у Святого Мамы. А что, там вполне удобно, есть где расположиться. И, видать, чтобы проследить за всем, забрали они с собой твоего Григория, ему отдадут распоряжения — грек все же, единоверец. Но, думаю, они у Григория много будут вопрошать о твоих планах, так у них тут заведено.
— Пусть, я то понимаю, — отозвалась Ольга, откидывая крышку очередной корзины. — О, матерь Макошь, да что они, за коз нас принимают, что столько травы передали?
Действительно, у ромеев было принято поглощать немало всевозможной зелени во время трапез. Но все же был среди гостинцев и запеченный до хрустящей корочки молочный поросенок, тонкие копченые колбаски; особо русы обратили внимание, что дичь была преподнесена в собственном оперении, но, когда они под общий хохот ощипали этих перепелов и фазанов, оказалось, что приготовлены они совсем недурно. Понравился русам и вкусный пшеничный хлеб, по которому за время пути все очень соскучились. Однако больше всего среди подношений было всевозможных фруктов: дынь и винограда, фиг, гранатов, апельсинов — все это было незнакомо, узнаваемыми оказались только груши и яблоки. Зато все порадовались, обнаружив три больших кувшина с вином — темным и густым, легким розоватым, сладким светлым.
Русы с удовольствием выпили за счастливое прибытие, вскоре охмелели, громко распевали песни над затихающим к ночи Золотым Рогом.
В какой-то миг Свенельд заметил стоявшую на корме корабля ведьму. Она мало принимала участия в общем веселье, больше смотрела на громадные строения Константинополя, на купола церквей, на выступающие на небе кресты над храмами.
— Ну, что скажешь, краса моя? — Варяг подошел к ней, держа в руке чашу со светлым вином. — Как по мне, то пусть и странно приняли нас ромеи, но не пожадничали. А у них тут, — он сделал жест, — богато.
— И все такое чужое, — негромко отозвалась ведьма. — И мы здесь чужие.
— А то, конечно, чужие. Земля-то ромейская.
— Христианская земля, — холодно уточнила ведьма. — Я словно чую, как нечто враждебное и не принимающее меня окружает, обволакивает… давит.
Свенельд повел плечом, озадаченно нахмурился. Нет, не давит ничего, нормально все.
Малфрида лишь ответила:
— Это не мой мир. Я тут слаба.
Ведьма еще по приближении к Царьграду ощутила это — непривычную слабость, как будто питавшая ее чародейская сила сникла, притихла, затаилась. Ну как у обычного смертного при хворобе порой случается: падать вроде не падаешь, но делать ничего неохота. Хотя Малфриде и самой отчего-то страшно было попробовать тут поколдовать, опасалась, что не выйдет ничего, а проверить — будто побаивалась.
Но заметила она и другое: когда Свенельд слегка пошатнулся во хмелю и приобнял ее — не то игриво, не то просто оперся на ее плечо, — она не отшатнулась от его пластинчатого доспеха. Раньше при касании железа ее оторопь брала, а тут — ничего. Стоит спокойно, даже провела пальцем по бляшкам его нарядного доспеха, какой Свенельд по приезду надел для значимого вида.
— Ты это чего? — не понял Свенельд, приняв ее жест за негаданную ласку.
Но Малфрида лишь скривила губы в усмешке. Не о том воевода думает. Пусть лучше ответит, не это ли главный христианский храм? И указала рукой туда, где на фоне принявшего фиолетовый оттенок южного ночного неба, взмывая над многочисленными кровлями и башнями града, реял округлый гигантский купол с крестом. Он казался и пугающим своей грандиозностью, и одновременно прекрасным, как диво.
Свенельд подтвердил: да, сказывали, что это и есть великая София — премудрость Божья по-местному. Говорят, кто войдет в этот храм, вмиг захочет креститься и поклоняться распятому Богу. Ну да байки все это. Так он думает.
Русских гостей почти седмицу продержали на водах залива. Пусть их и кормили хорошо, но все же словно в полоне себя чувствовали. Только когда сошли на берег, успокоились. В предместье Святого Мамы им понравилось — чисто, дома добротные, да и соотечественников там встретили. И хотя по уговору с ромеями купцы-русы должны были покидать Царьград, окончив тут дела, однако лазейки, чтобы остаться и поселиться, славяне все же находили. И на родину возвращаться не спешили. Вот и содержали постоялые дворы для своих. Когда Ольга со спутниками вступила в предместье, местные русы кинулись встречать ее и посольство, как дома принято — хлебом и солью, в ноги кланялись. Но разговоров, что хотят вернуться и побродить под родимыми березами, не заводили. Ибо им тут, в богатом Царьграде, удобнее жилось. К тому же все они были уже христианами.
Ольга даже спросила, отчего русы хотя бы одно изваяние старых богов тут не установили? Но те даже руками замахали: да кто позволит-то? Ромеи их тогда язычниками будут считать, а это тут низшие люди, по сути зверье. Ольге такой ответ не понравился. Вон когда ромеи приезжали в Киев договор с князем Игорем заключать, то сами настаивали, чтобы русы старыми богами клялись, ибо понимали, что своим они больше поверят и не нарушат клятву. Но на то они и ромеи, чтобы все понимать, но поступать по-своему, отвечали ей на подворье Святого Мамы. Ну хорошо, продолжала Ольга, но ведь ей рассказывали, что не только свои храмы христианские возводят греки в Царьграде, а и синагоги иудейские тут стоят, и мусульманские мечети. Да, такие имеются, отвечали ей, хотя их немного, и все больше в пригородах или в предместьях расположены. К тому же иудеи и магометане молятся все тому же единому Богу, которой сотворил мир и людей. Ольга видела, что люди говорят убежденно, не сомневаясь, что именно все так и было, что Создатель — истинный отец всего, а не Род, породивший людей, не Хорос, давший им свет и тепло, не Даждьбог, податель плодородия.