Лицо его вдруг словно окаменело, стало напряженным, а глаза расширились, как будто видел перед собой нечто ужасное.
— Такое зло… Малфрида, ты даже не представляешь, какое там зло.
— Так уж и не представляю. Я вон тоже змея видела. Тоже испугалась.
Они помолчали. Потом Малкиня ушел. Малфриде сразу грустно без него сделалось. Она гордилась им. Он знает, что надо делать, хотя сам еще не осознал того. А вот она… Вот когда родит, когда вернет свои силы, уж тогда она!.. И всплыло в памяти ненавистное лицо насильника Мокея. Разыщет уж гада, где бы ни был! И Маланича злобного тоже разыщет! И других! Всем от нее достанется. Попомнят ее!
Когда уже смеркаться стало, вернулась Ольга. Взяла приготовленное на очаге мясное варево, одну миску для себя, другую для сына. Но огляделась и отправила служанку разыскивать пострела — опять куда-то убежал. Здесь, в огражденной крепкими тынами усадьбе, за него нечего было опасаться, сегодня вон даже помог, да еще как. Но Ольга уже твердо решила при первой же оказии отправить сына в Киев. Об этом и сказала, отдавая вторую миску Малфриде. Села рядом, они стали беседовать, такое теперь водилось между ними. Причем разговаривали не как кудесница и княгиня, а просто как две женщины, которые могут понять друг друга.
— Тебе давно надо было Святослава услать, Ольга, как только поняла, что неладно тут, — говорила Малфрида и при этом старалась вкушать пишу так же аккуратно и красиво, как ела княгиня. Ишь как осторожно ложку к губам подносит, много не зачерпывает, капли не проронит, не чавкнет, жует с закрытым ртом. Ответила, только прожевав:
— Я как чувствовала, что Святослав мне тут пригодится. Вот и пригодился сегодня, опять показал себя князем. — И добавила с гордостью: — Такого князя на Руси еще не бывало!
Лицом прямо светится. А Малфрида подумала: каково это так любить свое дитя? Хотя вон Ольга тоже Глеба не сильно жалует. Значит, всякое возможно.
Спросила о другом:
— Может, и мне лучше уехать? Зачем я тут тебе брюхатая? Одна морока со мной.
Ольга быстро повернулась. Белое покрывало на ее голове натянулось от резкого движения. Она тоже всегда выглядит аккуратно и ухоженно, как княгиня, ей так положено.
— И ты оставить меня хочешь? Ты ведь помогла, найдя чародейские родники, многих это подняло на ноги. Да и верят в тебя люди.
— Верят? А я сама в себя уже не верю.
Это так. Долгое отсутствие чародейства делало ведьму неуверенной. Но и какой-то чуткой, душевной. Вон Ольга сказала доброе слово — и на сердце легче стало.
Когда Ольга ушла, Малфрида долго сидела, упершись в поясницу руками — так меньше тянуло. Сама себе она казалась неуклюжей, как колода. Ох скорей бы! Сама знала, что уже скоро. А потом как?
Только подумала об этом, и опять шорох за спиной. Вот лапа Кощея ворочается, словно вместо Малкини научилась мысли ее угадывать. Вон она и поможет. У них даже как будто некая связь установилась. Малфриде казалось, что при помощи лапы она ощущает свою связь даже с Кощеем. Это было так странно… так отвратительно… но уже становилось привычным. Знала, с кем связывалась. Но ведь ведьмой стать хотелось очень сильно! А Кощей ей поможет. Неизвестно почему, но поможет.
Ночью Маланич поднялся на заборолы. Вдыхал холодный сырой воздух осенней ночи. Осень… А он ее как будто и не заметил. Ни буйства красок, ни грибной поры, ни того охотничьего азарта, который так горячит кровь в полном дичи древлянском краю. Но одна охота у него сегодня все же состоится. Удачная охота. Он был полон до краев силой и твердо верил, что все у него сладится.
Сзади послышались шаги. Подошли сразу несколько воев. Поступь уверенная, но и легкая одновременно, почти неслышная — так умеют ходить только древлянские охотники в своих кожаных постолах. И все же Маланич сразу догадался, кто подошел.
— Что, не доверяешь мне, Мокей вдовий сын? Стражу привел?
Мокея в последнее время стало раздражать, что его так называют, словно он просто безотцовщина. Отец-то у него был, да еще пришлый христианин, но подобным родством не похвалишься. Древляне все сильны родами, в каждом считают своим прародителем то дикого зверя, сильного да разумного — лося, волка, медведя, а то и дерево священное — ель, бук, березу. Так и говорят: мы рода светлой березы или мы вепря сильного потомки. А он — вдовий сын, да вдовий сын. Правда, в последнее время его стали все чаще величать Мокеем Рьяным. Ему это нравилось. А этот волхв опять про безотцовщину ему напоминает.
— Ну что, кудесник? Сгодишься ли еще на что? Или пинка крепкого тебе дать, чтобы разохотился?
Сопровождавшие его воины дружно заржали. Совсем стыд потеряли, над волхвом измываться. Ну он им сейчас покажет.
— Отойдите, — спокойно сказал кудесник. И когда они с места не двинулись, добавил: — Раз предупредил, больше не стану.
— Предупредил, предупредил, — ухмыльнулся Мокей. — Давай дело делай.
Он и сделал. Резко выгнулся, раскинув широко руки, потом также резко согнулся, ссутулился. И полился из волхва голубоватый светящийся дымок-туман, скрывая очертания фигуры. И как бы ни был Маланич погружен в сплетение особого заклинания, однако уловил, как охнули, отскакивая, воины. Кто-то даже прочь побежал. Что ж, знайте, с кем дело имеете. Это вам не скопом на обессиленных после чародейства кудесников нападать.
От радости превращения Маланичу даже кричать хотелось. Но вместо этого заклокотал пронзительно и громко — глотка-то у него была уже не человечья. И руки уже были… не руки, а длинные оперенные крылья. Ох, как же он легко взмахнул ими, как умело, как будто всю жизнь был птицей, взлетел светлым ушастым филином. Теперь он видел, как они пятятся, он же круг над ними описал. И резко стал снижаться.
Обычно филины на людей не нападают. Но Маланич был не обычным филином, вот и позволил не до конца замершей в теле филина человеческой душе получить то, чего желал. Налетел быстро на одного из отступавших в страхе воинов… даже еще узнал его — Мокея. И сильно чирканул по лицу когтистыми лапами, зычно и торжествующе закричал и стал подниматься. Описывая круги, видел, как завопил, прикрывая ладонями лицо, Мокей, упал на колени. То-то тебе, вдовий сын, предупреждал же, чтобы держался в стороне. А филин, она птица глупая да хищная, чего от него ожидать?
Запах свежей крови на когтях лохматых лап был приятен, он будоражил. Филин сильно взмахнул большими крыльями, набирая высоту. Огромный получился из него филин, Маланич сам того захотел. А кто в темноте узрит, что уж больно крупная птица из кудесника вышла? Да никто. Ночь-то вон какая темная да туманная.
Ночь и в самом деле была черна. Только не для хорошо видевшей во мраке ночной птицы. Он же летел над лесом и все видел. И стал различать, что над самим Искоростенем царит полный мрак, но в стороне, там, куда он направлялся, явственно ощущается, что побывал Перун. Туман сглаживал все очертания, но все равно было видно, что над слоями тумана величественно царит ясная, круглая луна. Маланичу это не понравилось, он приспустился, ловко летел между деревьями, закричал пронзительно и протяжно. Ох, хорошо!