– Я не сделаю этого, – решительно сказала Мэдж, когда королева сообщила ей о цели своего визита. – Избавляться от ребенка – величайший грех.

– И все же ты поможешь мне. Ты ведь не хочешь, чтобы я сама вспорола себе живот кинжалом.

Мэдж, сгорбившись, сидела подле слабо тлевшего очага. Королева в меховом плаще стояла перед нею, и лицо ее выражало отчаянную решимость. Мэдж угрюмо взглянула на нее из-под нависавших косм.

– Убить еще не родившегося ребенка – грех. Закончить свою жизнь раньше намеченного срока еще больший грех. Что произошло с Анной Невиль, если она стала прислужницей нечистого?

– Нечистый сидит внутри меня! – зло возразила Анна. – И с каких это пор ведьма Ульрика стала такой богобоязненной? Мне ведь известно, что ты не отказываешь в этой просьбе за малую плату даже простым селянкам. Я же по-королевски награжу тебя.

Мэдж отрицательно качала косматой головой.

– Зачем? Когда-нибудь это дитя будет тебе в радость. Ты ведь искала и обрела утешение в объятиях его отца.

Королеву передернуло.

– Нет! Я ненавижу его! И ты сама говорила, что он проклят. А проклятой оказалась я сама. Умоляю, Мэдж, сделай то, о чем я тебя прошу. Помоги мне!

– Нет. Это опасно. От этого нередко и умирают.

– Я наверняка обречена, если оставлю его. Король убьет меня.

– Король этого не сделает. Сейчас хромой Ричард боится за твою жизнь. Твоя смерть подрубит и без того тонкий ствол его власти.

– О, тогда меня тем более ничего не страшит! Но и ты пойми меня. Сколько я могу предавать свое прошлое? Сколько я должна рожать детей от убийц Филипа! Помоги, Мэдж. Он не должен увидеть свет. Вспомни, ты сама предрекла мне когда-то, что у меня будет только трое детей.

Почему-то это напоминание по-особому подействовало на ведьму. Она вдруг вскочила и оскалилась так, что Анна даже попятилась.

– Вон отсюда! Вон! И никогда больше не приходи сюда. Никогда не жди от меня помощи!

Старая и немощная, она едва ли не вытолкала королеву за дверь. А когда та ушла, набросала столько валежника в очаг, что пламя поднялось до самой кровли землянки. Согнувшись у огня, колдунья долго разглядывала свою скрюченную темную ладонь. По ее морщинистым щекам текли слезы.

– Я никогда не сделаю этого, моя девочка. Никогда. Иначе случится то, что предначертано. И я стану твоей убийцей. Но порой стоит попробовать и поспорить с судьбой!..

На следующий день королева пришла к ней вновь.

14

Они галопом неслись между еще голыми весенними деревьями – всадник в черном плаще и, чуть поотстав, мальчик на светлой соловой лошадке с откинутым на спину капюшоном наплечья. Когда они проезжали через небольшой овраг, прямо над головой у них резко закричала сойка, лошадь второго всадника испуганно шарахнулась, и мальчик, не удержавшись в седле, свалился в ворох прошлогодней листвы. Всадник в черном плаще тут же оказался рядом.

– Как ты, Дэвид?

Мальчик хмуро глянул на него из-под падающих на глаза темно-каштановых густых волос. Глаза были слегка раскосые, ярко-зеленые. Чуть вздернутый нос усыпан веснушками. На его темном шерстяном наплечье ярко выделялась расшитая золотом ладанка. Мальчик поправил ее, стал подниматься.

– Лучше помогите мне поймать мою лошадь, сэр Джеймс.

Когда мальчик вновь оказался в седле, Тирелл решил, что не следует так гнать. В конце концов, в этом мальчике заключалось все его будущее, все надежды на счастье. И не дай Господь, чтобы из-за спешки с Дэвидом что-то случилось.

Теперь они ехали почти шагом. Лошади устало всхрапывали. Под их копытами похрустывали раздавленные желуди.

– Далеко ли еще?

– Сейчас покажется постоялый двор, там мы передохнем, а за ним уже начинается Вудстокский лес.

– О, тогда поехали скорее!

Джеймс Тирелл понимал нетерпение этого мальчика. Увидеть мать после того, как столько лет считал ее умершей. После того, как вырос в глуши и безвестности, и вдруг, словно гром, известие о том, что его мать – королева. Тирелл и сам еще не мог до конца поверить, что в отдаленном Йоркшире, среди Кливлендских холмов, в старом Миддлтонском замке оказался живым и невредимым сын Анны – Дэвид Майсгрейв.

Он бросил быстрый взгляд на мальчика. Дэвид был очень похож на свою мать. Пожалуй, во всей старой Англии ни у кого больше не было таких необычных глаз, как у Анны и ее сына. Эта пронзительная зелень – цвет молодой листвы. Немудрено, что догадка о том, кем является подросток, отперший ему ворота Миддлтонского замка, тотчас пришла на ум Тиреллу.

Он приехал в Миддлтон совсем один. Уже приближаясь к замку Джона Дайтона, он свернул в небольшую церквушку, затерянную среди этих безлюдных просторов, чтобы помолиться перед тем, как выполнить первый приказ своей королевы. Потом, ближе к ночи, он поднялся к замку, неуютному нагромождению камней на вершине холма, где лишь в одном оконце слабо мерцал свет. Стоял конец февраля, подмораживало, но вечер выдался на удивление тихим и безветренным. Казалось, весь мир замер в молчании, когда Тирелл, не снимая руки с рукояти меча, громко постучал в ворота замка. Его сердце билось ровно и глубоко. И тут он увидел этого мальчишку. В полумраке Джеймс не сразу разглядел его. Понял лишь, что мальчик не намерен впускать в замок незнакомого человека. Он стоял, держа за ошейник захлебывающегося яростным лаем пса, а позади него возвышались двое здоровенных парней с факелами и дубинками в руках. Голос мальчика был резок – голос господина, не терпящего возражений.

– Моего отца нет дома.

Тирелл был удивлен. Он слышал, что у Джона Дайтона есть сын, но что-то в облике этого рослого, стройного мальчика не вязалось в сознании Тирелла с его коренастым угрюмым отцом. Более того, когда подросток повернулся и свет факелов озарил его лицо, Тирелл вдруг почувствовал, что не может отвести от него взгляд. Он был поражен, и ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что говорит ему подросток.

– Что с вами, сэр? Вы разве не слышите меня? Я же сказал, что отец уехал несколько месяцев назад, и никто не знает, куда.

Тирелл пришел в себя.

– Как – уехал? Когда я отправлял его домой, он не мог двигать ногами, у него плохо работала рука, и даже слова ему давались с трудом. Что ты говоришь, дитя? Разве человек в таком состоянии мог уехать?

Мальчик, кажется, смутился, прикрикнул на пса, заставляя его уняться. Снова взглянув на приезжего, он откинул со лба волосы. И стал еще более похож на королеву. Сын Джона Дайтона! «Это наваждение!» – пронеслось в мозгу Тирелла.

– Ты, кажется, что-то сказал?

– Я говорю, что он отбыл на телеге. Приказал слугам, чтобы его перевезли в какое-то аббатство, где бы он мог замолить свои грехи. У него их много, – тихо добавил он с каким-то недетским осуждением в голосе.