Когда же пришло известие, что вскоре прибудет Дайтон, ее охватила растерянность. Она суетилась в замке, пропадала на ферме, словно пытаясь доказать ему, что сама вполне справляется с хозяйством. Дэвиду было сказано, что едет его отец.
Но Дэвид не признал в Джоне Дайтоне отца. Более того, едва Дайтон вошел в старый зал Миддлтонской башни, Дэвид, не издав ни единого звука, как подкошенный, рухнул на пол. Его обморок продолжался несколько часов, и Элисон вдруг пришла в ярость и, как кошка, набросилась на мужа. Она была в таком состоянии, что скорее убила бы его, чем позволила тронуть хоть волос на голове своего мальчика.
Дайтон так изумился, когда она объявила, что выдала Дэвида за его бастарда, что не мог несколько минут вымолвить ни слова. Но потом вдруг расхохотался. Стал расспрашивать о мальчике, а когда узнал, что тот не помнит, кто он и откуда, то, посмеиваясь, одобрил ее решение.
– Он останется бастардом до тех пор, пока я не решу продать его матери, – только и добавил он, и у Элисон похолодело сердце при мысли, что мать Дэвида жива.
Мальчик и его «отец» увиделись лишь вечером. Элисон потратила весь день после того, как мальчик пришел в себя, на то, чтобы убедить его, что Джон Дайтон и есть его подлинный отец. И хотя ребенок панически боялся «батюшки», а ночью шептал Элисон, что его отец хотел его убить, славной женщине все-таки удалось доказать мальчику, что он ошибается.
В последующие несколько лет Дайтон редко наведывался в Кливлендские холмы. Элисон рассказывала Дэвиду, что его отец занимает очень высокий пост, что он рыцарь и состоит в свите самой герцогини Глостер. Дэвид слушал ее хмуро. С одной стороны, он был обыкновенный мальчишка: любил побегать с крестьянскими детьми у пруда, любил разъезжать на пони или возиться с новорожденными ягнятами. Но порой он становился очень странным, усаживался, свесив ноги, на деревянной галерее Миддлтона и, разглядывая свою дорогую ладанку, о чем-то задумывался, да так глубоко, что приходилось едва ли не кричать, чтобы он очнулся. Элисон обычно оставляла его в покое, но порой чего-то пугалась и бранила его. Она боялась его задумчивости, ей казалось, что она отнимает у нее ее сына. Священная реликвия у него на груди даже злила ее, словно эта святыня подчеркивала, что нет у нее прав на этого красивого ребенка. Порой она испуганно вслушивалась в то, о чем растерянно и удивленно рассказывает мальчик:
– Когда-то я жил в большом замке и все называли его Гнездом Орла.
– Нет такого замка! – сердилась Элисон, холодея от мысли, что он отправится его искать.
Дэвид задумчиво продолжал:
– В замке было множество слуг, и все звали меня господином или юным лордом. И были еще какие-то люди, и я знал, что это мои отец и мать. Я не помню их имен, не помню лиц. Еще была девочка Кэтрин, которую я звал сестрой. В замке всегда толпились воины и я тоже должен был когда-нибудь стать воином и защищать этот замок. Но однажды ночью на меня напал мой отец… И я знал, что он убьет меня. О, матушка Элисон, защити меня от него!
И снова она корила его за эти нелепые выдумки. В следующий раз, когда нечто подобное придет ему в голову, стоит только прочесть «Credo» или «Pater Noster», как все пройдет. Дэвид так и поступал, но это не помогало.
Время шло. Мальчик рос. Когда герцогиня Глостер стала королевой Англии, Джон Дайтон и вовсе перестал посещать Миддлтон. Элисон с гордостью говорила Дэвиду, что теперь его отец входит в свиту короля Ричарда III и он должен им гордиться, сама же молила небеса, чтобы служба удержала Дайтона при дворе как можно дольше, ибо даже эта неграмотная леди не могла не видеть, что отношения между ее супругом и Дэвидом становятся все напряженнее, и Дэвид не зря убегает из замка, проводит дни у отшельника, когда становится известно, что в Миддлтон приезжает его «отец».
Все это Джеймс Тирелл узнал в ту долгую февральскую ночь, которую провел с Элисон и Дэвидом в холодной башне старого замка. Говорил большей частью Дэвид. И хотя на первый взгляд он оказался довольно неотесанным подростком, какое-то поразительное благородство отличало его от простоватой приемной матери. Да и говорил он о вещах столь серьезных и с такой рассудительностью, какую нечасто встретишь у детей. Этот двенадцатилетний мальчик уже скоро год как нес на своих плечах бремя управления имением, ответственность за жизнь его обитателей, держал в полном повиновении дворню и хранил тайну подземелья Миддлтон-Холла, где с прошлой зимы содержал узником Джона Дайтона.
Разумеется, это было открыто Джеймсу Тиреллу не сразу. Поначалу ему пришлось поведать Дэвиду о его прошлом, о его матери, отце, сестре, о замке Нейуорт. Пересилив себя, он рассказал и о той роли, какую сам сыграл в падении Гнезда Орла и кем на самом деле был сэр Джон Дайтон.
Мальчик слушал с недетской серьезностью в глазах. По лицу Элисон безостановочно текли слезы.
– Не забирайте его у меня! Как же мне жить без него теперь?
А потом и они рассказали Тиреллу обо всем.
Он с необычайной теплотой смотрел в зеленые глаза этого ребенка.
– Твоя мать так долго считала тебя мертвым, Дэвид! Много лет в своих снах, в ночных кошмарных видениях она искала твое мертвое тело.
Элисон Миддлтон, перестав плакать, испуганно перекрестилась. Дэвид же все еще не мог опомниться.
– Моя мать – королева Анна! – без конца повторял он то пораженно, то с гордостью, то с каким-то детским смешком. Однако вскоре он стал серьезным.
– Хотите узнать, где находится Джон Дайтон?
И Дэвид рассказал, как под прошлое Рождество в Миддлтон привезли Джона Дайтона, и тот, сам беспомощный, попытался убить Дэвида. Даже Элисон перестала плакать, и глаза ее гневно сверкнули.
– Силы небесные, я сразу поняла, что он что-то задумал! Я ухаживала за ним, а он без конца требовал к себе мальчика. Но я строжайше запретила Дэвиду приближаться к его ложу. Мой супруг так часто бывал жесток со мной, что, да простит мне Всевышний, я тоже решила быть жестокой с ним. И я стала запирать его комнату на щеколду. И хотя он был крайне слаб, я боялась его и не желала повиноваться его приказам. А однажды, когда я была в подвале, я вдруг почувствовала, что наверху что-то случилось. Не помня себя, я кинулась вверх по лестнице и стала звать сына. И увидела, что дверь комнаты мужа слегка приоткрыта…
Она вдруг разрыдалась так, что Дэвиду пришлось подать ей воды. Дело было так. Услышав призывный крик из комнаты Джона Дайтона, он решил, скорее из жалости, войти к тому, кого все еще считал своим отцом. Джон Дайтон попросил его приблизиться и наклониться – якобы он хочет сказать ему что-то важное. Когда же Дэвид исполнил это, он внезапно схватил мальчика здоровой рукой за шнур ладанки и, рывком подтянув его к себе, стал душить, словно удавкой.
– Он оказался так силен, что я не мог ни вырваться, ни закричать. И он бы наверняка справился со мной, если бы в этот миг не вбежала матушка и не стала бить его по голове кочергой, пока он не потерял сознание и не ослабил хватку.
Тогда Дэвид и его приемная мать поняли, что жизнь мальчика остается в опасности до тех пор, пока Джон Дайтон находится в замке. Поправится он или нет, но все равно не откажется от попыток погубить Дэвида. И Элисон рассказала мальчику, что Дайтон никогда не был ему отцом, и они решили избавиться от него, заточив в подвале. Всем было сообщено, что сэр Джон отбыл для лечения в некое отдаленное аббатство, а сам он в это время был опущен в подземелье, и, кроме супруги и двух верных слуг, к нему никто не спускался.