Она скакала вперед, увлекая за собой на поводу четырех трофейных лошадей. Те бежали без устали, перебирая в траве толстыми мохнатыми ногами. Малфрида знала, что в степи рысью особенно не поедешь – можно либо галопом, либо шагом. Но печенежские лошадки выносливые, шли ходко, и к вечеру Малфрида преодолела немалое расстояние.
Теперь путь пролегал по волнистой равнине, приходилось то долго спускаться по длинному пологому склону, то подниматься по такому же, когда горизонт словно приближался, и было неизвестно, что ждет ее на вершине. Стали попадаться и отдельные купы деревьев, огромных, корявых, щедро усыпавших подножие желудями. Ближе к вечеру она заметила впереди довольно широкую полоску деревьев в низине. Оказалось, что там речушка. Подъехав, Малфрида увидела склонившиеся к воде ивы. Подвела лошадей к песчаной отмели и, пока они пили, как была в пропотевшей одежде, плюхнулась в воду. Река была мелковата, но удалось найти место, где можно было поплескаться.
Ночь прошла спокойно. Малфрида лежала у слабо рдевшего угольями кострища, глядела в небо. Как будто и устала, но отчего-то не спалось. Звезды смотрели холодно и равнодушно, мерцающие отсветы костра изредка выхватывали красные силуэты пасущихся неподалеку стреноженных коней. Те то исчезали во мраке, как видение, то вновь вырисовывались почти рядом. Одна из лошадей подошла совсем близко, и ее огромная морда вырисовалась над отдыхавшей чародейкой. Малфрида негромко засмеялась, когда бархатные ноздри коснулись ее лица. В душе бродила непонятная тоска, хотелось к людям. Но оказаться среди них означало скрывать свои возможности. Люди того не понимают, злятся. Ведьма сама не знала, где ее место – среди смертных ли, среди духов? Люди сторонились ее, узнав про чародейство, однако и среди нелюдей она не чувствовала себя своей. Иногда, идя по степи, наблюдала за ними, когда те попадались ей на пути. То легкой тенью проскользнет призрак погибшего и не погребенного – тоской и злобой от такого веет; то быстро мелькнет большеголовая арысь-поле [56] , даже не оглянется в своем вечном беге; а сейчас у воды тихо напевала что-то водяница, но грустно так напевала – луна-то шла на убыль, силы ее таяли, вот и кручинилась подводная жительница, что скоро придется сгинуть во влажной тьме до новолуния. Малфрида ни с кем из них не общалась, не тянуло. И оттого что не понимала, куда едет, знала, что никто не ждет, становилось не по себе. Лежала, вслушиваясь в звуки ночи. Рядом по отмелям журчали струи воды. Гибкие камыши шелестели, покачивая верхушками с пышными седыми кистями. От порывов ветра шелест усиливался, доносились звуки, точно множество людей собралось кругом, шепча неведомые слова. Но где же эти люди? Только волк вдалеке одиноко выл на луну, и от этого становилось совсем тоскливо. Неужели и она такая же неприкаянная, как этот хищник?
Утром Малфрида тронулась в путь. Вновь долго ехала пологим спуском, потом так же поднималась на возвышенность. А как перевалила через очередную гряду холма, увидела впереди на кургане поднимавшийся к небу столб черного дыма, словно кто-то смолу палил. Подивившись, Малфрида поскакала в том направлении. А доехала – нет никого, только в кругу темных камней полыхает осмоленная вязанка сухих бревен, темный дым уходит в поднебесье. Не сам же он загорелся?
Вскоре Малфрида заметила и второй столб дыма на следующем холме. Стала догадываться – это сигнал. И поскакала в ту сторону. Если кто-то зажигает огонь, значит, рядом люди. Но как они встретят неожиданную путницу? Как бы то ни было, страха она не испытывала.
Люди появились как из-под земли. Целый отряд, человек пятнадцать, выехал из скрытого в складке холма оврага. Всадники подъехали быстро, окружили, разглядывая. А она даже заулыбалась – свои. Это было видно по доспехам, по крою сапог, по привычным лицам со светлыми глазами, по русым бородкам. И шлемы славянские: островерхие, с отлетающими при скачке бармицами [57] .
– Доброго вам дня, хоробры! Как же я рада вас видеть, все глаза уже проглядела, высматривая.
Возглавлял воинов рослый варяг с рыжими косами вдоль сурового лица и длинными вислыми усами. Его пластинчатая куртка не имела рукавов, мускулы обнаженных рук бугрились.
– Во имя всех богов! Кто ты такая? Вот уж не ждал встретить в степи женщину, да еще с таким уловом.
И он кивнул на ее лошадей. Говорил воин с заметным иноземным акцентом. Ясно – не местный варяг, из наемников. И не только его удивляло, что одна баба смогла увести у копченых сразу пять лошадей. Ведь печенегу лошадь дороже жизни. Вернее, они для него и есть вся жизнь.
– Неужели станешь уверять, что смогла стольких копченых побороть.
– Можно и так сказать, – кивнула Малфрида, убирая с лица развевавшуюся черную прядь.
Один из воинов отряда, крепкий грузный мужик с седеющей бородой, повернувшись к своим, сказал: не иначе она поляница.
Малфрида не поняла, переспросила.
– Он назвал тебя щитоносной девой, – пояснил рыжий варяг. – Богатыршами у вас таких называют.
Малфрида расхохоталась. Так значит, она богатырша? Что ж, в войске Игоря было несколько таких женщин-воинов. Но все, как на подбор – грубые, мужиковатые, некоторые со страшными шрамами на лице. Себя же ведьма считала вполне пригожей. Может, бывают и красавицы-богатырши?
Ее заразительный смех настроил мужиков на дружелюбный лад. Тоже заулыбались, стали выспрашивать, кто такая и откуда. Она отвечала: зовут Малфридой, ехала с воинством Игоря, да по пути отстала. Ну и пришлось схлестнуться с печенегами.
Похоже, ей поверили, уважительно поглядывали на саблю у нее на бедре, оценивали лошадей. У русов кони были крупнее, чем у печенегов, более мощные, но явно с примесью тарпанов – большей частью серые, с темными ремнями по хребту. И Малфрида поняла, что перед ней один из приграничных степных дозоров, которые объезжают рубежи, охраняют русские пределы от печенегов. Да и столбы дыма на пути были не иначе как сигналом тревоги. Кого же они испугались? Неужто ее?
– Ты ведь с несколькими лошадьми по степи ехала, – все, более хмурясь, буркнул варяг, почему-то покосившись на угрюмого руса с седой бородой. И вдруг вспылил: – Что дуешься, Уклеп? Мальчишка первый раз в дозоре. Мог ведь и ошибиться.
– Такая ошибка может дорого стоить, – степенно ответил названный Уклепом воин. – Ты бы, грозный Хагни, лучше послал, кого упредить своего воспитанника. А то этот неугомонный будет до самой заставы дым поднимать, наших без толку волновать, к тому же дым может привлечь внимание печенегов.
Рыжий варяг не стал спорить. Они тронулись по степи вместе, только один из всадников ускакал в сторону. Позже вместо него к ним присоединился на быстром золотисто-рыжем коне другой воин. Правда, воином его назвать можно было с натяжкой. Совсем мальчишка, хотя уже и с золоченым поясом гридня [58] . Да и доспехи на нем лучшей ковки, высокий шишак богатой чеканкой украшен. Лицо же совсем мальчишеское, безусое, курносый нос в веснушках.