Было это в первых числах грудня [102] . Мокей охотился долго, хотя в эту пору темнеть начинало рано, лес стоял сухой, стылый от ночных заморозков, пожухлые опалые листья хрустели под ногой, тропки чуть промерзли. Охотиться в такую погоду – почти удовольствие. И зверь хорошо виден, шуба на нем самая нарядная. Да только пока Мокей охотился и заходил все дальше в чащу, стало понемногу ненаститься. Сперва просто затуманило, пошел мелкий дождик, а как совсем стемнело, дождь сменился мокрыми хлопьями густо повалившего снега, который таял, не доходя до земли. Все вокруг кружилось, и, видимо, леший Мокея попутал, стал он плутать в знакомых местах, а потом вообще в бурелом забрел, окончательно потеряв направление, куда путь к дому держать. Тут еще и волчий вой из лесу донесся. Совсем тоскливо Мокею сделалось.
Припомнив то, чему учили его волхвы, он нарубил тесаком веток и устроил себе навес между поваленными корягами. Укрывшись так от ненастья, отыскал под навалами бурелома сухих валежин и разжег костер. Устроившись под поваленными корневищами, прижав к груди рогатину с острым наконечником, Мокей просидел так не час и не два, подремывать уже начал, как вдруг что-то разбудило его. Показалось, что ходит рядом кто-то, сучья потрескивают, словно даже вздох тягучий прозвучал близко. Так близко, что у Мокея волосы на голове зашевелились.
Окликнуть он не решился, только поближе положил рогатину и стрелу из тула вынул. Лук у него был отменный, кабана-секача навылет стрелой мог пробить, да и стрелы с железным наконечником, крепкие и длинные, тоже чего-то стоили. Вот и замер Мокей, наложив на стрелу тетиву, всматривался в кромешный мрак, куда отсвет костра уже не достигал.
И вдруг рядом раздался вой: долгий, протяжный, громкий, полный безысходной тоски. Мокей только выругался тихо, понимая, что вряд ли волк так близко к горящему костру подойдет. Может, стая? А через миг увидел такое...
Поначалу разглядел только сверкающие светлые глаза и оскаленные клыки. Затем различил острые торчащие уши. Показалось, что возникшая из темноты морда и впрямь волчья, только невероятно огромная, темная, клыки жуткие. Чудище как будто улыбалось торжествующей оскаленной улыбкой. К тому же... Мокей и не знал, что лесные хищники бывают такими огромными: глядевший на него волк был невероятно большим, выше любого волка... выше человека, выше самого Мокея. А потом охотник обнаружил, что это не зверь лесной, что это волколак, медленно приближавшийся к нему на изогнутых когтистых лапах, высоко неся ушастую голову.
Первую стрелу Мокей пустил в оборотня с громким криком. Мог и навылет так пронзить, но стрела лишь хрустнула, отлетев от шерсти волколака, как от твердой древесины. И все же выстрел был таков, что оборотня немного отбросило, развернуло, не причинив, однако, особого вреда, только клок шерсти оторвало. Волколак зарычал, коротко и прерывисто, будто смеялся нехорошо. Вторая стрела вновь отбросила его, также, не причинив большого вреда. И пока Мокей пускал в оборотня стрелы, зверь то порывался броситься вперед, то отступал, отброшенный сильным выстрелом из лука. Но в какой-то момент Мокей сообразил, что стрел не осталось, что рука его хватает обтрепавшуюся кожу пустого тула.
Волколак же приближался, раскачиваясь на длинных задних лапах. И как только Мокей вспомнил выученные заговоры, отгоняющие нежить?! Он выкрикивал их, путая слова от страха и отчаяния, пока не понял, что все зря. И когда клыкастая, со сверкавшими глазами морда оказалась совсем близко, ткнул в нее выхваченной из костра горящей головней.
Это помогло гораздо лучше заговоров. Оборотень отпрянул, завыл будто обиженно. Мокей же в каком-то исступлении кинулся на зверя, делая выпады зажатой в одной руке рогатиной, другой, описывая перед собой круги горящей веткой, вынуждая рычащего зверя отступать. В темноте мокрый снег слепил глаза, огонь трещал, пламя становилось все меньше, только искры горящие отлетали.
От ужаса Мокей почти не понимал, что делает, когда в отчаянии швырнул горящую ветку в несущегося на него из мрака волколака, отскочил в сторону. Тот также отпрянул, и этого короткого мгновения Мокею хватило, чтобы стремительно вскарабкаться на груду бурелома. Когда сзади послышалось близкое дыхание чудовища, резко повернулся и ткнул рогатиной. Острие уперлось во что-то твердое, но Мокей ударил с такой силой, что оборотень стал опрокидываться, скатился по веткам бурелома, упал на недавно уложенный Мокеем навес и, проломив его, рухнул в оставшийся под корягами костер.
Жуткий визг-вопль потряс всю округу, когда шерсть волколака задымилась, и он с воем кинулся прочь. Но ненадолго. Лють и жажда крови скоро вернули его назад, в его рычании слышалась злобная ярость. Он вновь карабкался наверх за своей жертвой, однако Мокей уже успел подобраться к высокому дубу, вокруг которого были навалены бревна, и, молниеносно заткнув за пояс на спине рогатину, влез по стволу наверх.
В другое время Мокею было бы не так просто взобраться по мокрому обледенелому дереву, но сейчас откуда и прыть взялась! Долез до первой крепкой ветки – и как раз вовремя, так как волколак уже скреб когтями кору внизу.
К счастью, это жуткое чудовище оказалось не таким и ловким. Волколак выл, рычал, подтягивался, пытаясь дотянуться до человека, но оскальзывался на коре, проваливался задними лапами в бурелом, рычал от злости. Мокей даже чуть-чуть перевел дыхание, вытащил из-за спины рогатину и, когда зверь подскакивал совсем близко, делал быстрое движение рогатиной острием вниз, отталкивал оборотня.
Только чудом угадывал во мраке его рычащий, дышащий смрадом силуэт. Временами волколак даже начинал карабкаться по стволу, дерево раскачивалось, и Мокей болтался на трещавшей ветке, силясь забраться повыше, опять делал отчаянные выпады в сторону подступавшей твари. Один раз дерево так тряхнуло, что Мокей едва удержался, выронив, к своему великому ужасу, спасительную рогатину. Теперь у него оставался только нож, но от него не было проку, и Мокей мог лишь цепляться за мокрый ствол, за дрожащие ветви, оскальзываться и кричать... Он и сам не заметил, когда начал истошно вопить. В какой-то момент показалось, что чудище сделало передышку, отступило. Мокей, задыхаясь от страха, сидел на своей ветке, угадывая внизу какую-то возню. Грохот, треск, что-то рушилось. Мокей не сразу понял, что огромный волколак стал подтягивать к дереву бревна, вытаскивая их из бурелома, чтобы сделать из них некое подобие лестницы. Вот почти рядом с Мокеем об ветку ударилось длинное тонкое бревно, Мокей с криком отшвырнул его, задев, видимо, оборотня, ибо тот взвыл люто. Но сразу снова стал карабкаться, тряхнул дерево так, что скользкая древесная кора поползла у Мокея под руками. Он стал падать, закричал, вцепился в дерево, повиснув на руках. И тут же взвыл во весь голос, ощутив резкую боль в ноге.
Оказалось, что волколак, прыгнув, дотянулся до его ступни и рванул ее. Боль была такой сильной, что на миг лишила Мокея способности соображать, он ослабил руки, и чудище внизу потянуло его на себя, сжимавшие спасительную ветку пальцы разжались, и он полетел вниз...
Они оба скатились по куче бурелома, только волколак своей массой опять проломил верхние ветки, а Мокей успел уцепиться за мокрую корягу и, почти плача, подтянулся и вылез наверх. Он и заметить не успел, когда в его руке появился нож, и, едва волколак стал подползать снизу, цепляясь за торчащие сучья, Мокей что было силы резанул по его морде.