– Ты сможешь. Я не мог ошибиться насчет тебя. – Малфрида молча отошла, взяла с полки разные снадобья, что-то смешала, растолкла в ступке. Потом налила из скляночки какой-то темной жидкости в плошку, поднесла Мокею.
– Что это?
– Не все ли тебе равно, вдовий сын? Ты решил мне довериться, так что не спрашивай.
Внутри у Мокея шевельнулась гадливость. Она сказала, чтобы он ей доверился, но в его душе жило еще то, что было от светлых богов его рода, он боялся прикоснуться к тьме... Но разве он уже не прикоснулся? Разве тьма не начала поглощать его изнутри? Он уже становился оборотнем, и только такая же темная сила могла вернуть его в мир смертных людей.
И он решился, глотнул темное, чуть сладковатое питье и взглянул на чародейку с некоторым удивлением. Ничего гадкого она ему не дала. Обычный маковый отвар.
Малфрида даже засмеялась.
– А ты что думал? Толчеными жабами буду тебя потчевать? Нет уж, хоробр. Мне надо только, чтобы ты покрепче уснул, чтобы не чувствовал боли.
Он глядел на нее. Малфрида как будто и не торопилась, напевала что-то, раскладывая рядом какие-то ножички и крючки, протирала их настоями. Ее беспечность казалась Мокею чудовищной издевкой, он хотел сказать, чтобы она поторопилась, чтобы не теряла ни минуты, ибо с каждой секундой он превращался в волколака. Ему даже казалось, что он чувствует некое леденящее омертвение в стопе, как будто что-то холодное проникает в его кровь, поднимается все выше и выше, отравляет его... превращает...
Только когда Мокей забылся сном, Малфрида приступила к делу. Лицо ее стало сосредоточенным и суровым. Она понимала, что ей предстоит немыслимо трудное дело: надо срезать мясо вокруг раны, а затем иглами проколоть все тело особой цепочкой, пока не выступит кровь. Тогда она заговорит каждую каплю крови, изгонит отовсюду яд оборотня. И сделать это надо до того, как настанет новая ночь, как на небе вновь появится луна. И если не успеть – парня уже ничто не спасет.
Малфрида трудилась, не разгибая спины. Она раздела Мокея донага и, переворачивая его тяжелое обмякшее тело, делала надрезы и уколы, чертила кровью знаки, заговаривала их, и они начинали светиться голубовато, так что вскоре тело Мокея будто замерцало. Голос Малфриды то опускался до шепота, то повышался, и в нем слышалось то рычание зверя, то шипение гадюки.
Порой Мокей начинал подавать признаки жизни. Один раз вздрогнул, когда она сделала очередной надрез и потянула его крючком, выпуская кровь. Охотник ощутил боль и жжение, стал даже различать ее голос:
– Агрва, шшш, мота, дреги, свет и тьма соединитесь... – Мокей слабо застонал.
Странно: он вдруг припомнил некоторые звуки и слова заклятия, которое когда-то учил, но, как ему казалось, забыл, сейчас же вспомнил с тягучим стоном.
– Ыгры, ак, воуоо, свет наступает, давит силу кромки...
Он повторил это вместе с Малфридой почти в полубеспамятстве и даже приоткрыл глаза. Видел он страшное: темное шевеление над разлетающимися черными волосами ведьмы, рыжеватые блики с золотистыми всполохами во тьме за ней. Остро и ярко полыхнули ее глаза, когда она чуть открыла их, взглянув на твердившего за ней заклинание бывшего ученика волхвов.
– Не мешай мне. Спи.
И он закрыл глаза, чтобы не видеть, как ее очи светятся желтым, а узкий и черный зрачок, как у хищной птицы.
– Мгда, улллы, жадный пес уйди перед мощью богини Живы!
Голос ведьмы все больше напоминал рычание зверя, становился нечеловеческим, и людские слова угадывались в нем все с большим трудом.
Очнулся Мокей лишь на рассвете следующего дня. Малфрида спала на лавке у противоположной стены, ее длинные черные волосы в беспорядке разметались на меховой подстилке, свешиваясь почти до земли, лицо и во сне казалось осунувшимся и усталым. И все равно она была пригожей. Мокей глядел на нее, словно не веря, что эта так мирно посапывающая во сне женщина была тем чудовищем, которое колдовало над ним в ночи, которое... Но ведь она старалась его спасти! А вот спасла ли?
Мокей попробовал приподняться, подхватил сползающую меховую полость и, обнаружив, что раздет, стал разглядывать свое исколотое, исцарапанное тело. Как будто с кошкой боролся.
– Не бойся, это скоро пройдет.
Мокей даже вздрогнул. Увидел, что Малфрида глядит на него широко открытыми глазами. Темными и блестящими, без малейшего намека на то жуткое желтое свечение, которое он заметил, когда она колдовала над ним. Да и не пригрезилось ли ему все это?
Он чуть повернулся и застонал от боли в ноге.
– Так надо, – словно в ответ на его молчаливое удивление сказала Малфрида. Села на лежанке, отбросила за спину тяжелую массу волос и принялась расчесывать их. – Мне мясо пластами надо было срезать, теперь жди, пока нарастет. Придется отлежаться, но не волнуйся, я схожу в селище, велю мужикам прийти с носилками, чтобы отнесли тебя к жене. Но только завтра. Пока же мне лучше понаблюдать, как ты следующую ночь проведешь. Эта прошла спокойно, если в следующую ничего не случится – значит, выходила я тебя. Если же волноваться начнешь... Все, что могу посоветовать тебе – уйти от людей подальше в лес, дабы не причинить зла близким. Ибо волколак не чует, кто перед ним – родной или чужак, он одержим жаждой человеческой крови.
Мокея так и передернуло. Отвернулся к стене, долго лежал молча. Малфрида же вела себя, как ни в чем не бывало. Выпустила во двор собаку, приготовила поесть. Мокей через силу глотал горячую кашу на душистом конопляном масле, кусал тонко нарезанное вяленое мясо. Вроде было вкусно, но кусок застревал в горле. Было жутко. Только когда Малфрида снова начала расспрашивать о нападении волколака, допытывалась, где это было, да как он поранил оборотня, Мокей чуть оживился. Будто вновь пережил случившееся, сердце опять застучало. И вдруг подался к чародейке, словно и о боли в ноге забыл.
– Спасибо тебе, моя красавица. Вовек сделанного тобой не забуду. Кто бы ты ни была...
Малфрида улыбнулась, села рядом, провела ладонью по его щеке, ласково откинула ему со лба волосы. И Мокей понял, что ей приятно касаться его, что ее не пугает даже то, что он был укушен оборотнем. Эта мысль заставила сильнее забиться сердце. Схватил ее руку, стал целовать в ладонь.
– Милая моя... Желанная...
Малфрида смотрела на него замерев, грудь ее вздымалась. И вдруг быстро отошла, села в дальнем углу, стала толочь пестом в ступке.
– Ты не балуй-ка, Мокей. Помни, что нам еще одну ночь пережить надо.
Значит, брезгует. Брезгует, как и он брезговал ею, чувствуя, что в ней таится нечто темное. И он почти пожелал, чтобы в нем остался яд оборотня. Может, тогда бы они сблизились... Если она не отвернется от него гадливо, как он раньше сторонился ее, хотя и думал о ней непрестанно, желал до ломоты в теле.
Ночь прошла тихо, если не считать того, что Мокей несколько раз просыпался, глядел на Малфриду сидевшую с шитьем на коленях. Тихо потрескивала лучина, иногда раздавалось шипение, когда уголек падал в подставленную плошку с водой. Малфрида латала какую-то кожаную вещь, прокалывала шилом дырочки, втыкала в них иголку с ниткой. Мокею было так приятно наблюдать за ней…