Тьерри проводил ее. Хорохорился, насвистывал, шутил, подражал вою волка, пугая и смеша ее одновременно. Чего ей было бояться? Любой местный житель, включая детей, ловко умеет изображать голоса леса. Но Эмма не успокаивалась. Ни один человеческий голос не имел такой жуткой силы, как вой, что они слышали у эльфийского ручья. Да и россказни о былых пришествиях оборотня еще живы в округе.
Тьерри удивленно взглянул на нее: с чего она взяла, что оборотень наделен именно волчьим голосом? Эмма не смогла сразу ответить. В скандинавских сказаниях именно в волка превращался тот, кто нес бремя оборотня. Правда, происходило это не в полдень, а в полнолуние. Да и сама она еще не забыла: когда-то, давно, она один на один встретила волка-оборотня – бискалавере, как называли его в Бретани. И хотя в той схватке она одолела оборотня, страх перед темной, полумифической волчьей силой все еще жил в ней.
Они подходили, миновали уже жерди для загона скота в лесу, когда Тьерри вдруг загородил ей путь.
– Эмма, – он положил ей руки на плечи. – Мне и дела нет до того, чья это злая шутка. Но что это не волк, а кто-то, кого знает Дала, я уверен. Иначе она бы не успокоилась так быстро. Но, красавица моя, разве что-то может иметь для нас значение, когда нам было так хорошо вдвоем?
Он пытливо заглядывал ей в глаза.
– Тьерри, мне надо идти.
– Надо ли?
– Да. Я слишком долго отсутствовала.
«Так будет лучше», – решила она для себя.
Тьерри, все так же улыбаясь, отпустил ее.
– Ладно. Но завтра я вновь буду ждать вас на том же месте. У водопада Эльфов.
– Я не приду.
– А я буду ждать. Завтра и все последующие дни.
Но Эмма не пошла туда ни на следующий, ни в другие дни. Почему? Герлок умиляла ее, она играла с ней, кормила ее, тихонько напевала. Любовь ребенка делала ее счастливой, и Эмма не хотела думать ни о чем ином. Герлок была ее маленьким чистым ангелочком, и Эмме казалось, что она не сможет глядеть в светлое личико дочери, если запятнает себя. Чем? Она не могла объяснить. И лишь подсознательно чувствовала, что все еще не желает изменять Ролло. Это было глупо, безрассудно, она понимала, что мужчина, который так жестоко поступил с ней, не заслуживает верности. Но живы были воспоминания о любви, что сродни чуду, и ей не хотелось размениваться на нечто меньшее.
Она не хотела изменять Ролло сердцем… Ибо боялась, что, увлекшись Тьерри, простым земельным вилланом, привяжется к нему и тогда не так искренне сможет вспоминать о прошлом. О прошлом, которое столько раз приказывала себе забыть. И тогда она глядела на лес и вспоминала Тьерри, словно чувствовала его немой призыв прийти. Ей хотелось все бросить, кинуться к нему. Но она не позволяла себе этого.
Однажды утром она вновь извлекла из сундука лисий плащ – подарок Ролло. Мех его уже потерся и не был столь пушистым, как тогда, когда ее варвар укутал ее тело в него. Все изнашивается со временем. И скоро она сама уже не будет столь красивой и свежей, как сейчас. Жизнь ее пройдет в этой глуши, она отцветет, как пустоцвет, ради нелепой верности человеку, которому до нее и дела нет.
Уже складывая плащ, она вдруг остановилась, глядя на свои руки. Когда-то нежные и холеные, с узкими запястьями и тонкими пальцами, они огрубели от работы, стали шершавыми и красноватыми. Такое же произойдет и с ней. Женщины в Арденнах рано старели от непосильной работы. И когда-нибудь, склонясь над своим отражением в воде, она увидит не цветущую красавицу, а изможденную старуху. И не станет ли ей тогда больно за упущенное время?
В башню поднялась Рустика с Герлок на руках. Старшая дочь Вазо оказалась прекрасной нянькой, и, когда Герлок была с ней, Эмме было даже спокойнее, чем когда девочка оставалась с кормилицей. Мумма все же была слишком глупа, а Рустика – серьезный, рассудительный подросток. Вся в мать, такая же деятельная и надежная. В отличие от Обреи, которая отличалась ленцой, как и ее отец. И от Бальдерика, от которого, после того как он в прошедшую этим летом ночь праздника Солнца познал свою первую женщину, вообще проку было мало: вечно он куда-то убегал, а дома вел себя так дерзко, что Эмме пару раз пришлось надавать ему пощечин, чтобы не позволял себе совсем не детские вольности. Его игривость с совсем уже мужскими ухватками стала раздражать Эмму. А вот Мумма заигрывала с подростком, как с совсем взрослым. И когда Бальдерик трепал ее за щеки или лапал, едва ли не урчала от удовольствия.
Эмма ни в чем не попрекала ее, не усылала обратно. Во-первых, Герлок еще по утрам сосала молоко, во-вторых, в разросшейся усадьбе лишние рабочие руки были совсем не лишними, а сама Мумма панически боялась вернуться в дом матери, где озлобленная на весь свет Трутлинда просто изводила ее. К тому же Эмма, которая чувствовала, что сама в любой миг может оступиться, не слишком судила Мумму, когда та потихоньку удалялась вслед за Бруно в конюшню или же откровенно совращала хозяйского сына.
– Госпожа, – обратилась к Эмме Рустика. – Прибыл аббат Седулий.
Эмма, несколько удивленная, сошла вниз: настоятель появлялся в Белом Колодце редко, разве что в праздники или во время сбора десятины.
Седулий стоял у ворот усадьбы, благословляя окруживших его крестьян. Завидев Эмму, сразу же поспешил к ней.
– Во имя Отца и Сына… – перекрестил он ее ладонью.
Эмма заметила, что настоятель чем-то взволнован. Оказалось, дело в Тьерри.
– Его нет уже почти неделю.
– Ну и что? – удивилась Эмма. – Тьерри не малый ребенок, чтобы вы так пеклись о нем. Охотится где-то в лесу или ушел в селения смолокуров к какой-нибудь смазливой девице.
А про себя едва ли не улыбнулась. Безумец! Она догадывалась, где он. «Я буду ждать тебя у водопада Эльфов. Каждый день».
Но Седулий был другого мнения.
– Тьерри не любит лес и никогда не уходил так надолго. И в дикие селения не охотник заглядывать: он чтит свою мать – хоть одна добродетель у этого сорвиголовы есть – и никогда не заставлял ее подолгу волноваться.
Эмма знала, какие нежные узы связывали Тьерри и мать. Это всегда умиляло ее. Не случилось ли с ним и в самом деле чего?
– А что лично вас заставило волноваться? – спросила Эмма настоятеля.
Ей показалось странным, как забегали глаза Седулия.
– Видит Бог, я ничего дурного не хочу сказать. Но недавно с выгона в аббатстве пропала телка. Может, где-то в лесах появились люди, что скрываются от закона. И если Тьерри встретился с ними – упаси Господь и святой Губерт.
Эмме оставалось лишь пообещать, что, если Тьерри появится, она непременно сообщит. А про себя решила, что непременно наведается к водопаду Эльфов. Она почти хотела встретить там Тьерри.
Когда юноши на месте не оказалось, даже обиделась. Чисто по-женски. Обещал ведь… Она решила все же немного обождать его. Села на прежнее место. День был такой же ясный, солнечный, но ночью шел дождь, и теперь над травой клубилась легкая дымка тумана. На разные голоса щебетали птицы, где-то ритмично выбивал дробь дятел. Эмма сидела, обхватив руками колени, порой подзывала рыскающую в тени деревьев Далу. Думала о Тьерри. Вот сейчас ее собака опять зайдется радостным лаем и из сумрака леса появится Тьерри. Веселый, дерзкий и такой ласковый… Она знала, почему так хочет, чтобы он пришел. Конечно, для начала она попеняет ему за столь долгое отсутствие, за то, что он заставил всех так переживать за себя. А он вновь будет смеяться, обнимет ее, и она… она не будет, наверное, сопротивляться. Она почти жаждала этого.