Простая формальность, когда наследник трона, преклонив колена, спросил её: «Мадам, могу ли я считать себя королем?» – заставила её похолодеть от страха. И так же формально она ответила: «Сир, я не могу пока ответить на ваш вопрос». Свой ответ она даст позже, когда истекут шесть недель её траура и когда она открыто объявит, что не беременна. Но она беременна, и её ребенок имеет все шансы быть признанным королем! О Боже, это невозможно. Королем должен стать Франциск из рода Валуа-Ангулемов, это его законное право. Её же дитя, появившееся благодаря интригам её брата Генриха и её собственной похоти. Его не должно было быть! О Брэндоне она предпочитала сейчас не думать, понимая, что по-прежнему любит его и даже готова простить. Вот если бы она могла увидеться с ним, уехать, тогда этот ребенок, плод их греха, имел бы право на существование. А пока... Сколько же людей будет ожидать её окончательного ответа по истечении срока траура! Шесть недель... За этот срок её ответ может повергнуть королевство, оставленное Людовиком в мире и благоденствии, в пучину войн, ибо всегда найдутся те, кто захочет отстаивать права «его ребенка» и те, кто встанет на сторону Франциска. Имеет ли она право стать яблоком раздора? Но это был второй вопрос. А первый был личным. Что станется с ней? Позволит ли ей партия Ангулемов остаться в живых? Не проще ли для них тайно избавиться от неё? Ей было страшно, и надеяться она могла только на одну себя. Помоги ей, Боже!
На следующий день её препроводили из Ла Турнеля в особняк Клюни на улице Матюрень-Сен-Жак. Начался период её траурного заточения.
По обычаю, вдовствующая королева должна была провести шесть недель в уединенных покоях, где все стены и окна завешаны черным сукном, полог, покрывало и ковры – все траурного черного цвета, освещенного лишь пламенем в камине да двумя-тремя свечами. Ранее траурный наряд королев был белым, но со времени Анны Бретонской стал темным, как ночь. И вот юная королева должна была одеть глухое черное платье, спрятать лицо под черную вуаль, лежать в черной постели... Это напоминало могилу, давило на психику. Но Мэри держалась, была молчалива, и никто не видел её плачущей. При ней находились только две дамы – баронесса д’Омон и мадам де Нэвэр. По просьбе Мэри ей дали лютню, книги, принадлежности для вышивания. Но Луиза, которая обрела наконец неограниченные полномочия, настояла, чтобы к королеве никого не допускали, окна её всегда были закрыты и зашторены, и чтобы её не выпускали на прогулку, даже в крохотный дворик особняка.
Так Мэри проводила часы в одиночестве. Отель Клюни был маленькой крепостью на левом берегу Сены в так называемом Латинском квартале Парижа, окруженной глухой стеной и замкнутой от остального мира. Построенный пятнадцать лет назад аббатом Жаком д’Амбуазом, отель считался относительно новым зданием со всеми условиями современного комфорта и роскоши. Камины в нём не дымили, сквозняки не гуляли по коридорам, потолки украшали лепные орнаменты, а полы были выложены паркетом. Для вдовствующей королевы предназначались апартаменты в восьмигранной башенке с небольшой прихожей, обставленной удобной, обтянутой черным плюшем, мебелью и красивым камином с изображенными на барельефе охотничьими сценами. Все это выглядело роскошно, если бы не было столь мрачно, и если бы Мэри не чувствовала себя здесь словно заживо замурованной. Правда, когда её стражницы оставляли одну, она порой открывала окно, Глядя сквозь узорчатую решетку в небольшой прямоугольный садик с голыми деревьями и черными от сырого мха каменными скамьями. Сад с трех сторон окружали стены особняка с изящной балюстрадой, сводчатой галереей и острыми фронтонами. С четвертой стороны он примыкал к решетке обители сестер-бернардинок. Построивший этот ансамбль аббат с самого начала проектировал его как нечто среднее между крепостью и монастырем, поэтому из отеля имелся свободный доступ в соседнюю обитель, но последнее время сообщение с монахинями полностью прекратилось, и там, где небольшая аллея сада примыкала к решетке, давно разрослись кусты и плющ. Сейчас, когда листья облетели, Мэри могла из своего окна видеть, как в положенные часы благочестивые сестры попарно двигались от здания дормитория в молельню. Звук их песнопений был единственным отзвуком человеческого голоса, который слышала королева. Все остальное время её окружала полная тишина, капель тающего на скатах крыш снега и редкие переклички часовых в Клюни.
А двор тем временем уже спешил выразить свое почтение новому королю.
Франциск и в самом деле чувствовал себя королем. Он принимал посольства, получал дары, строил планы. Молодой герцог уже владел государственной печатью, отдавал приказы; у него возник проект привести в порядок старую резиденцию французских королей Лувр, где сейчас располагался его двор, и в котором он заказал полностью сменить обстановку. Одновременно Франциск занимался формированием армии, обсуждал свои права на троны Милана и Неаполя, вовсю готовясь к итальянской кампании. Обо всем этом Мэри оповещала Луиза Савойская. Вот уж кто навещал её почти ежедневно! Эта женщина являлась откуда-то, словно из другого мира, и говорила, говорила, говорила, при этом не спуская с вдовствующей королевы пытливого взора. На вопрос Мэри, не собирается ли навестить её Франциск, она вновь начинала перечислять его дела – дескать, у её дражайшего сына нет ни единой свободной минуты.
Мэри кусала губы. Слава Богу, под вдовьей вуалью Луиза не смогла видеть её лица и написанного на нем страха. Ибо сейчас, когда её попросту убрали в сторону, Мэри оказалась один на один с этой женщиной, в её власти. Вдовствующей королеве полагается только молиться и исповедоваться, но Мэри ни на миг не сомневалась, что приходивший к ней священник – человек Луизы Савойской. Её английского духовника к ней не допускали, как не допускали никого из её свиты. Только два этих цербера в юбках – баронесса д’Омон и мадам Нэвэр! Им необходимо было выяснить, не в тягости ли вдова Людовика. Ох, это их назойливое внимание, намеки, расспросы!.. – Мадам, во Франции, если король умер, и неведомо, в тягости ли его супруга, она должна какое-то время находиться в изоляции. Ибо считается, что любая беременность, объявленная в первые шесть недель со дня кончины короля, может быть приписана усопшему.
Мэри в упор глядела на них: как бы вытянулись их ненавистные физиономии, если бы однажды она объявила, что беременна! Но, нет, нельзя. Мэри даже в этом затхлом отеля воздухе чувствовала нависшую над ней угрозу. Франциск почти король, и его мать первая сделает все возможное, чтобы насильно лишить её ребенка, В той изоляции, в которой Мэри находилась, это нетрудно осуществить, более того, Луиза не остановится даже перед тем, чтобы лишить её жизни. Эта прекрасная мать попросту избавится от неё, изобретя какой-нибудь благовидный предлог, объясняющий кончину королевы! И когда появлялась Луиза, когда Мэри видела её зеленые бесстрастные глаза, она почти осязала исходящую от неё опасность.
А Луиза и в самом деле боялась, что королева окажется беременной. Она молились, чтобы это не произошло, и донимала своих астрологов. Те, стремясь ей угодить, хором предсказывали, что созвездия сошлись так, что ничто не мешает её сыну подняться на вершину власти. Им нетрудно было делать предсказания – ведь Франциск уже фактически считался королем. Луиза придирчиво изучала составленные гороскопы. Да, все верно, однако звезды только предполагают, ей же нужно знать наверняка. А тут ещё сам Франциск все никак не избавится от своего нелепого чувства к Мэри Тюдор, и то и дело проявляет желание навестить вдовствующую королеву. Её сын по-прежнему хочет эту женщину, а уж та явно не упустит случая затащить его себе в постель! И Луизе требовалась вся её находчивость, весь такт и смекалка, чтобы не допустить их встречи. Она всегда изыскивала способы, чтобы отвлечь Франциска, даже призвала в Париж тех женщин, которых когда-либо отмечал своим вниманием её сын. Мадам Савойская велела явиться бывшей фрейлине Анны Бретонской, Анне де Роган – поэтессе и художнице, роскошной блондинке с черными глазами. Вызвала и небезызвестный тюльпан Франции, Жанну Дизоме, которую её сын принял с радостью и распростертыми объятиями. Герцогиня Луиза с охотой потакала этим прихотям сына. Она специально стремилась собрать вокруг него самых красивых женщин страны, Франциск же не переставал повторять: