Принцесса проплакала весь день, жалея Илайджу, свои разбитые надежды и равнодушие Брэндона. Даже когда он пару раз приходил к ней, она запрещала впускать его, не желая никого видеть.
Но к вечеру, когда фрейлины оставили её одну, она долго бродила в одной рубахе по своей огромной опочивальне, по привычке сложив руки за спиной, утопая босыми ногами в пушистом ворсе ковре. Лицо у нее стало серьезное, решительное, даже жесткое. О, она не желала сдаваться! Слезы не размягчили, не смирили ее, более того, голова её работала ясно, как никогда. И Мэри понимала, что ей не на кого больше рассчитывать, кроме себя самой.
– Господь Бог не оставит меня, если я сама не предам себя.
На другой день принцесса одевалась с особой тщательностью, словно готовилась в бой.
– Лизи, подай мне жемчужные серьги, – приказала она.
Дамы перешептывались украдкой. Они не понимали свою госпожу: вчера вон убивалась, как вдовица, сегодня словно на пир собирается. Волосы велела завить спиралями, на германский манер, распустила их по плечам, а сверху надела золотой чеканный обруч со спускающейся до плеч шелковой сеткой, отяжеленной круглыми золотыми шариками и подвесками. Платье Мэри выбрала из темно-малинового бархата, пошитого по австрийскому покрою: рукава узкие, стянутые шнурками, но с множеством продольных прорезей – «окон», сквозь которые пропускались маленькие буфы; декольте было большим, квадратным, открывавшим грудь и спину, но снизу все скромно прикрыто нижней рубахой из тончайшего батиста, изящно собранной у горла в маленькие рюши.
Вернулась Нанетта, которую принцесса услала разведать новости при дворе. Сейчас Генрих завтракает в покоях королевы, с ним только Вулси и Брэндон. А вот обед будет в малом зале, но обставленный со всей пышностью, на него уже приглашены все члены французской делегации, Лонгвиль и представители английского духовенства. Мэри невольно прижала руку к груди. Она поняла, что именно там решится ее судьба, и Генрих объявит, что отныне она невеста Валуа. Значит, времени у неё почти не осталось.
– Леди Люсинда, дайте мне вина, – попросила она. – Только не разбавляйте.
Почтенная дама была шокирована: когда это юные леди начинали пить с утра, да ещё неразбавленное вино? И она только покачала головой, видя, как её юная госпожа залпом осушила бокал, промокнув губы салфеткой. А Мэри и дела не было до этих косых взглядов, ей было так страшно... Она надеялась, что вино придаст ей сил. Принцесса вышла, сопровождаемая целой кавалькадой придворных, без которых, согласно этикету, и шагу не могла ступить, двигаясь быстро, словно боясь, что если замешкается, от её решительности не останется и следа. Генрих был несколько удивлен, когда заявили о приходе принцессы. Встал ей навстречу, поцеловал руку:
– А я-то уже опасался, что вы из-за слез об Илайдже, совсем сляжете.
«И тем не менее это не остановило тебя, чтобы назначить мою продажу на сегодня», – подумала Мэри.
– Ваше величество, мне необходимо поговорить с вами.
Какая-то напряженность её тона заставила замереть улыбку на его устах.
– Что ж, мы рады вас выслушать.
Их завтрак уже был окончен. Мэри обождала, пока прислуга вынесет посуду, а церемониймейстер прикроет створки двери. Она отметила, что Генрих, как нежнейший и любящий супруг, занял место подле королевы. Брэндон отошел в сторону и сел на лавку в нише окна, уткнувшись в томик стихов. Вулси же любезно улыбался, изящным жестом поднося к лицу ароматный апельсин, но Мэри просто кожей ощущала, как все они насторожены. Как, впрочем, и она сама.
– Ваше величество, – официально обратилась она к брату, – двор переполняют слухи... о моем замужестве.
– Ничего удивительного.
– Тогда, сир, я желала бы знать...
Голос её помимо воли зазвенел, и она даже не придала значения тому, как Генрих поднял руку, словно желал остановить ее.
– ...желаю знать, истинны или лживы эти нелепые сплетни?
Она увидела, как Генрих нахмурился и его маленький рот сжался в презрительную гримасу.
– Если ты спросишь надлежащим образом и извинишься за свое вчерашнее поведение, я, может быть, и отвечу.
Мэри подчеркнуто вежливо опустилась в реверансе:
– Дозволено ли мне будет узнать, в чем я виновата? И тогда Генрих произнес целую речь о том, что Мэри легкомысленна и плохо воспитана, что забывает о величии своего сана, о хороших манерах, о сдержанности настолько, что позволила проявиться своим чувствам, и все видели... Тут Мэри прервала его:
– Я вела себя, сир, по-христиански, и если моя женская слабость и сострадание к несчастному юноше прорвались в момент его гибели, то... то мне и дела нет до того, что подумают наши иноземные гости!..
Теперь лицо короля стало каменным.
– Вы лжете, Мэри, и сейчас сами выдали себя. Вы не глупая девочка и явно в курсе, что французы прибыли в Англию исключительно ради вас, чтобы увезти вас к своему королю. И вы станете женой Людовика XII!
Все. Это было сказано. И опять возникло ощущение, словно тысячи холодных иголок вонзаются в сердце. Мэри глубоко вздохнула. Больше всего она боялась, что сейчас расплачется.
– Ваше величество, мне семнадцать лет, королю Людовику под шестьдесят. Он мог бы быть моим дедом. Неужели вы столь не любите меня, что готовы отдать этому старому чудовищу!
Генрих резко встал, надвинувшись на Мэри, как гора. Она сжала зубы, и снизу вверх, не отрываясь, смотрела на него.
– Кажется, вы не понимаете, Мэри, что вам оказана великая честь. Вы станете королевой – королевой Франции! А это больше, чем я даже мог бы желать для вас. Поэтому при чем тут возрастное отличие? Да, Валуа стар, и именно поэтому ему нужна молодая здоровая женщина из царственного рода, чтобы дать наследника. И великая честь для Тюдоров, что его выбор пал на вас. Вы станете залогом мира меж Англией и Францией – а это больше, чем считаться со своими прихотями.
– При чем тут залог мира! – всплеснула руками принцесса. – Франция сейчас нуждается в мире с Тюдорами уже потому, что со всех сторон окружена врагами – Австрией, Нидерландами, Испанией. Уже одно это вынудит Людовика принять любые ваши условия даже без того, чтобы ради них принести меня в жертву. Я не хочу быть женой Валуа! И не понимаю, почему мой брат ставит проблемы престолонаследия Валуа выше счастья своей сестры.
В покое настала тишина. Мэри чувствовала, как горят её щеки, понимая, как дерзка она была сейчас. Но выпитое вино все ещё шумело в голове, сердце колотилось, и ей надо было держаться... надо было бороться за себя. Что-то в выражении лица Генриха испугало ее. Он побледнел, а глаза стали холодными и жесткими.
– Не пытайся строить из себя политика, Мэри! Тебе ли не знать, что брачный контракт представляет собой гораздо более крепкий и надежный альянс, чем какой бы то ни было договор. Что же касается твоих личных желаний и чаяний, то разве тебе не внушали с детства, что принцессы стоят выше простых смертных и рождены не для счастья. Они рождены для власти – а это куда больше.