– Нянька Текла, – окликнула она старую няньку. – Стемид тут или уже пошел в дружинную избу почивать?
Старушка заворочалась на своем ложе в углу, закряхтела, что-то стала спрашивать: не принести ли касатке водички или перекусить чего? Но когда Светорада уже настойчивее повторила свой вопрос, Текла ответила, что рында Светорады ушел. Весь день по терему слонялся, а потом к нему явился какой-то незнакомый мальчишка, пошептался о чем-то со Стемидом, и они ушли.
– Да куда ушел? И что за мальчишка?
– А леший его знает. Пришел этакий белоголовый отрок, вертелся во дворе, выспрашивал, где Стемка Стрелок. Потом наплел что-то парню, и тот чуть не бегом со двора.
Светорада вздохнула. Подумала: мало ли какие дела у Стемы, может, и к лучшему, что ушел. А она пока соберется с мыслями, чтобы решить… Что решить? Но только одно понимала княжна Светорада: пусть перевернется мир, пусть Велес и Перун на глазах у людей сойдутся в сече – для нее главное, чтобы Стема был рядом.
Весь следующий день княжна не находила себе места. Было время Сдерихвостки, этот день особенно не праздновали, так, пировали понемногу, произносили здравницы не людям, а скоту и их покровителю Велесу. С утра до рассвета люди прогоняли свой скот мимо разведенных волхвами костров, окуривая скотину дымом. Считалось, что на Сдерихвостку животных начинает сильно донимать мошкара и они, спасаясь от гнуса, заходят в воду. Однако из-за нынешней жары скот и без того торчал все время в воде. Народ больше поговаривал о том, что коровы и козы стали меньше доиться, поэтому цена на молоко и творог подскочит высоко, так что любому гончару, кожемяке или ткачу придется гораздо больше своего товара отдавать за крынку молока. Молоко же сейчас было особенно необходимо, ибо через день после Сдерихвостки люди поминали змея Триглава, страшное чудище, которое, как гласило древнее предание, носилось по городам и весям, предавая все разорению. В старину ему приносили в жертву девицу-красу, да только те времена прошли. Однако по традиции в этот день полагалось в каждой избе выставлять за порог миску с молоком для угощения ужей, которые уничтожали мышей. Уж считался отдаленным родичем Триглава.
Только княжне Светораде не было до того никакого дела. Со стороны казалось, что она, как всегда, весела и беспечна (слишком показным выглядело ее веселье, отметил наблюдавший за княжной воевода Кудияр), однако следила ли она за работой на поварне или в хлеву, вышивала ли у окошка, слушая новости теремных девушек о том, что кузнец Даг прохода не дает рыжей Потворе, – Светорада все время думала о своем. Только иногда вдруг начинала волноваться и прислушиваться, будто ожидая, что вот-вот появится Стемка Стрелок, и вздыхала тихонько, поняв, что того все еще нет. Спросить о нем было страшно: вдруг ее расспросы до Кудияра дойдут? И два следующих дня Светорада томилась неизвестностью.
Под вечер перед днем Триглава, когда девицам полагалось оставаться дома, так как по старому поверью именно в этот вечер трехголовый змей ищет себе жертву, Светорада тихо сидела у окошка, погруженная в собственные мысли. Было жарко, все небо, насколько хватало глаз, закрывали прозрачные перистые облака; они проплывали, отбрасывая легкую тень на двор и заборолы детинца, но прохлады не приносили, и все вокруг, даже тенистые ели у ворот, словно испускали некое теплое марево. Поэтому, когда во двор на длинногривом сером коне степенно въехал воевода Михолап, Светорада только пожалела старика, вынужденного в такую духоту быть в воинском облачении.
Михолап, устало опершись на луку седла, слез с коня, снял кованый островерхий шлем, вытер лоб и, косолапо переваливаясь, пошел к теремному крыльцу. Выглядел Михолап озабоченным и угрюмым, и хотя Светораде до него не было никакого дела, она решила сойти в гридницу, – все лучше, чем скучать да изводить себя мыслями о Стеме… Она вышла поприветствовать Михолапа, который еще ребенком качал ее на коленях, задаривал подношениями, иногда возил в свою богатую загородную усадьбу Березовое. Ради него Светорада даже долгое время терпела в своем окружении Олесю-певунью, хотя и недолюбливала ту, опасаясь, что красивая и голосистая дочь воеводы переманит ухажеров.
В гриднице стоял прохладный полумрак, какой обычно бывает тут во второй половине дня, когда еще не зажгли светильников, а лучи солнца уже не вливались в открытые двери и высокие окна. Людей сейчас тут было немного, только несколько кметей о чем-то беседовали в углу, а на почетном месте сидел княжич Асмунд, переговаривавшийся с тиуном. Светорада и Михолап подошли к нему одновременно, и, пока Михолап, улыбаясь, здоровался с княжной и говорил ей положенные слова, Асмунд отослал тиуна. Он повернулся к воеводе.
– Каковы дела, воевода? Все ли ладно на городских стенах, удается ли сдерживать суда на Днепре и как сказывается это на делах смоленского торга?
Асмунд был мудрым государственным мужем, а вот обхождению с боярами еще не научился. И Светорада подсказала брату, что воеводу, прежде всего, нужно усадить на скамью, да поднести квасу, чтобы промочил горло, перед тем как рассказывать. Сама же уселась на подлокотник кресла брата, смотрела с ободряющей улыбкой. Воевода, поблагодарив княжну, все равно оставался мрачен.
Асмунд, уперев острый подбородок в ладошку, ждал.
– Тут такое дело, сокол наш Асмунд, – наконец после паузы начал Михолап, трогая большим заскорузлым пальцем губу. – Не уживается моя дочка Олеся с мужем своим Некрасом. Я думал, что судьбу ее сама Лада брачным покрывалом накрыла, когда просватал Олесю богатый смоленский купец. А вышло, что словно кикимора сглазила счастье моей певуньи в час брачного сговора. Ибо Некрас стал груб и придирчив, извел Олесю ревностью, а бывает, и поколачивает. И родня его в том поддерживает, говорят, что только так и может Некрас удержать жену в повиновении. Это Олесю-то мою? Асмунд, Светорада, вы выросли вместе с моей дочкой, да неужто ягодка Олеся бывала когда-то резка али непочтительна с кем? Она ведь кроткая и послушная, как лань. А он ее… Сам видел синяки. Она-то скрывала, но я понял, что не зря дочка по любому поводу в доме родительском предпочитает оставаться и в богатую усадьбу мужа не рвется.
– Купец Некрас в чем-то Олесю уличил, раз лютует? – сразу поставил вопрос ребром княжич, которому не очень хотелось вкупе со всеми торговыми, оборонными и государственными делами заниматься еще и улаживанием распрей между родичами. И он пожалел, что мать его занята и жалобщика приходится выслушивать ему.
Зато Светораде стало интересно. И она подтвердила, что тоже слышала, будто Олесю строго стерегут, поэтому она не могла совершить ничего предосудительного, что бы вызвало возмущение Некраса. Хотя… Вырывалась же Олеся на их посиделки на Днепре. И Стемка ее обхаживал.
При воспоминании об этом Светорада ощутила неприятный холодок в груди. Ну да это только ее домыслы, а вот то, что Некрас Олесю побивал… И она укоризненно покачала головой, заметив, что Олеся из знатного рода, а согласно смоленской Правде муж не смеет поднимать руку на благородную женщину.
Она осеклась и переглянулась с братом. Оба одновременно поняли, что разлады в этой семье не просто разногласия между супругами. Они могли привести к вражде между двумя смоленскими родами, а там и к вооруженным столкновениям. Не так давно, в правление Эгиля, такие столкновения между родами прекратились, но память о них еще свежа и лучше не знать, сколько это может принести бедствий…