— Локальные стерилизации прошли… нормально, поначалу, — сказала Роуэн. — А потом проекционные расчеты поползли вверх. Для Мексики дела могли пойти совсем скверно, они могли потерять все Западное побережье, прежде чем зачистка кончится, а это все, что у них сейчас осталось. У них не было ресурсов провести операцию самим, но они не хотели, чтобы на курок нажимали в Н’АмПасифик. Сказали, что это даст нам несправедливое преимущество в Северо-Американской зоне свободной торговли.
Скэнлон улыбнулся чуть ли не поневоле.
— А потом Танака-Крюгер перестала доверять Японии. А Колумбийская гегемония перестала доверять Танаке-Крюгер. И тут еще китайцы, они, естественно, не доверяли никому, с тех пор как Корея…
— Семейный отбор.
— Что?
— Верность роду. Это вшито на уровне генетики.
— Но это не все, — вздохнула Роуэн. — Оставались и другие проблемы. Неприятные вопросы… совести. Единственным решением было найти полностью незаинтересованную сторону, кого-то, кому бы все поверили, кто мог бы сделать работу без фаворитизма, без жалости…
— Вы шутите. Вы сейчас пытаетесь меня одурачить.
— …поэтому они отдали ключи умному гелю. Даже это стало поначалу трудным решением. Им пришлось вытащить его из сети наугад, чтобы никто не мог заявить, что мозг предварительно обработали, и каждому члену консорциума пришлось поучаствовать в командном обучении. А потом еще был вопрос снабжения геля полномочиями предпринимать… необходимые шаги автономно…
— Вы отдали контроль умному гелю? Зельцу?
— Это был единственный выход.
— Роуэн, эти штуки чужие!
Она фыркнула:
— Не настолько, насколько вы думаете. В первую очередь он распорядился установить больше гелей на рифте, чтобы те занимались симуляциями. Принимая во внимание обстоятельства, мы сочли непотизм хорошим знаком.
— Это черные ящики, Роуэн. Они создают свои собственные связи, а мы не знаем, какой логикой они пользуются.
— С ними можно поговорить. Если хочешь узнать, какой логикой они пользуются, надо просто спросить.
— Господи боже ты мой! — Скэнлон закрыл лицо руками, глубоко вздохнул. — Послушайте. Насколько нам известно, гели ничего не знают о языке.
— С ними можно поговорить. — Роуэн нахмурилась. — Они отвечают.
— Это ничего не значит. Может, они выучили, что когда кто-то издает определенные звуки в определенном порядке, то они должны производить отдельные звуки в ответ. Они могут не иметь даже отдаленного представления о том, что эти звуки значат. Гели учатся говорить исключительно путем проб и ошибок.
— Но так и мы учимся, — замечает Патриция.
— Не нужно читать мне лекций о том, в чем я разбираюсь! У нас есть языковые и речевые центры непосредственно в мозгу, на уровне ткани. Это дает нам общую точку отчета. А у гелей ничего такого нет. Речь для них вполне может быть одним огромным условным рефлексом.
— Ну, — сказала Роуэн, — он делает свою работу. У нас жалоб нет.
— Я хочу с ним поговорить.
— С гелем?
— Да.
— Зачем? — Неожиданно она стала подозрительной.
— Я специализируюсь по инопланетянам.
Корп промолчала.
— Вы мне должны, Роуэн. Ты, сука, мне должна. Я десять лет служил Энергосети, как верный пес. Я отправился на рифт, потому что ты меня туда послала, и теперь я — пленник, вот почему… Это наименьшее, что ты можешь сделать.
Патриция, глядя в пол, пробормотала:
— Мне жаль. Мне так жаль.
А потом перевела взгляд на него:
— Хорошо.
Понадобилось всего несколько минут, чтобы установить связь.
Патриция мерила шагами свою сторону комнаты, что-то тихо бормотала в микрофон. Ив сидел, сгорбившись, на стуле, наблюдал за ней. Когда ее лицо оказывалось в тени, он видел, как от информации светятся контакты.
— Мы готовы, — сказала она наконец. — Естественно, ты не сможешь его программировать.
— Разумеется.
— И он не скажет тебе ничего, что было бы засекречено.
— А я его об этом не попрошу.
— А о чем ты собираешься его спросить? — громко поинтересовалась Роуэн.
— Хочу спросить, как он себя чувствует. Как вы его зовете?
— Зовем?
— Да. Как его зовут?
— У него нет имени. Зови его просто гелем, — Роуэн засомневалась, но потом добавила: — Мы не хотим его очеловечивать.
— Хорошая идея. Держитесь ее. — Скэнлон покачал головой. — Как мне открыть связь?
Патриция указала на одну из панелей, встроенных в стол:
— Просто активируй любую.
Он протянул руку и дотронулся до экрана перед своим стулом:
— Привет.
— Привет, — ответил стол. У него был странный голос, почти андрогинный.
— Я — доктор Скэнлон. Я бы хотел задать тебе несколько вопросов, если это нормально.
— Это нормально, — сказал гель после краткой заминки.
— Я бы хотел знать, что ты чувствуешь по поводу определенных аспектов… своей работы.
— Я не чувствую.
— Разумеется, нет. Но что-то тебя мотивирует в том же смысле, в каком чувства мотивируют нас. Как ты думаешь, что это?
— Что ты имеешь в виду под «нас»?
— Людей.
— Я склонен повторять линии поведения, которые получают подкрепление, — ответил гель после паузы.
— Но что мотивирует… Нет, проигнорируй этот вопрос. Что для тебя самое важное?
— Подкрепление. Наиболее важно для меня подкрепление.
— Хорошо. Ты чувствуешь себя лучше, когда совершаешь действия с подкреплением или действия без подкрепления?
Гель замолчал на одну или две секунды:
— Не понял вопроса.
— Что бы ты предпочел сделать?
— Ни то ни другое. Предпочтений нет. Я говорил уже.
Скэнлон нахмурился. «Почему такой неожиданный сдвиг в употреблении идиом?»
— И все равно ты более склонен следовать поведенческим схемам, которые получали подкрепление в прошлом, — упорствует он.
Нет ответа. С другой стороны барьера с непроницаемым лицом села на стул Роуэн.
— Ты согласен с моим предыдущим утверждением? — спросил Скэнлон.
— Ага, — протянул гель, его голос медленно превратился в мужской.
— То есть ты в основном выбираешь определенные поведенческие схемы, но предпочтений у тебя нет.
— Угу.
«Неплохо. Он сообразил, когда я хочу подтверждения декларативных заявлений».