Но не только.
* * *
Представь себе, что ты — Аманда Бейтс.
Генералам прошлого подарила бы кошмары и поллюции та власть над своими солдатами, которой ты наделена. Ты можешь в мгновение ока вломиться в сознание любого из своих подчиненных, увидеть поле боя с любой из множества точек зрения. Каждый твой солдат бесконечно предан, не задает вопросов, исполнит любой приказ с расторопностью и упорством, каких не в силах добиться ничтожная плоть. Ты не просто склоняешься перед цепью инстанций — ты ее воплощаешь.
Ты сама немножко опасаешься собственной власти. Опасаешься того, что уже с ней сделала.
Выполнять приказы для тебя так же естественно, как отдавать их. О да, временами ты подвергала сомнению текущие установки или интересовалась картиной более широкой, нежели требовалось для выполнения задачи. Твоя инициатива на поле боя вошла в Легенды. Но прямого распоряжения ты не оспаривала никогда. Когда спрашивали твое мнение, ты выдавала его без обиняков и экивоков — покуда решение не принято и не получен приказ. Тогда ты исполняла его, не раздумывая. И даже когда возникали вопросы, ты не тратила времени на то чтобы их задать, если только не ожидала полезного ответа.
Зачем тогда требовать подробностей анализа от вампира?
Не информации ради. С тем же успехом можно требовать от зрячих, чтобы те объясняли увиденное слепцам. Не ради уточнений: выводы Сарасти были недвусмысленны. Даже не ради бедного туповатого Сири Китона, который мог упустить некий ключевой момент, но постеснялся сам поднять руку.
Нет, причина подобным вопросам могла быть только одна: вызов. Мятеж, в той ничтожной доле, в которой допустимо неповиновение после того, как приказ отдан.
Пока Сарасти интересовался чужим мнением, ты спорила и изо всех сил отстаивала свою точку зрения. Но он игнорировал ее, оставил все попытки наладить связь и превентивно вторгся на вражескую территорию. Упырь знал, что на «Роршахе» могут обитать живые существа, и все же вскрыл обшивку без всякой заботы об их благополучии. Он мог убить беспомощных и невинных созданий. Он мог пробудить злого великана. Ты ничего не знаешь наверняка.
Понимаешь только, что помогала ему.
Ты уже сталкивалась с подобной гордыней среди своих соплеменников. Надеялась, что более умные существа окажутся мудрее. Достаточно скверно видеть, как от самонадеянной дури страдают беспомощные, но поддаваться ей, когда ставки настолько высоки, — это уже ни в какие ворота не лезет. Гибель невинных сейчас наименьшее из зол; мы играем с судьбами миров, провоцируя конфликт с расой звездоплавателей, чье единственное преступление — без разрешения сделанный фотоснимок.
Твое диссидентство ничего не меняет. Приходиться загнать его подальше. Теперь наружу прорываются только редкие бессмысленные вопросы, лишенные надежды на ответ, присущая вызову непокорность погребена так глубоко, что ты сама ее не замечаешь. Если бы заметила, то и вовсе смолкла бы — очень не хочется напомнить Сарасти, что ты считаешь его неправым. Не стоит наталкивать его на такие размышления. Не стоит давать ему почву для подозрений.
Потому что есть, в чем подозревать. Даже если ты не готова сама себе в этом признаться.
Аманда Бейтс начинает размышлять о смене командования.
* * *
Пробоина в моем скафе выбила немало шестеренок: чтобы вернуть меня к жизни, «Тезею» потребовалось целых три дня. Но смерть еще не повод отставать от графика; я воскрес с накладками, полными последних данных.
Спускаясь в вертушку, я прочитывал экран за экраном. Банда четырех сидела подо мной на камбузе, рассматривая нетронутую порцию сбалансированной и питательной слякоти у себя в тарелке. Каннингем в своих наследных владениях при моем появлении хмыкнул и вернулся к работе; пальцы его навязчиво барабанили по столешнице.
В мое отсутствие орбита «Тезея» увеличилась в поперечнике, зато почти потеряла эксцентриситет. Теперь мы наблюдали за целью с более-менее постоянной дистанции в три тысячи километров. Период нашего обращения по орбите на час превосходил период «Роршаха» — объект неуклонно обгонял нас по своей, более низкой траектории, но, чтобы удержать его в поле зрения, хватило бы дополнительного импульса каждые пару недель. К тому же у нас имелись образцы, которые можно будет исследовать в нами навязанных условиях; нет смысла рисковать новыми высадками, пока мы не выжали всю полезную информацию из того, что получили.
Пока я валялся в саркофаге, Каннингем расширил свою лабораторию. Он построил вольеры — по одному для каждого болтуна — модули, разделенные общей стенкой и установленные в новеньком помещении. Сгоревший труп оказался отброшен в сторону, точно игрушка с прошлого дня рождения, хотя, судя по логам доступа, биолог временами к нему наведывался.
Нет, разумеется, лично он новую лабораторию не посещал. Просто не смог бы, не надев предварительно скаф и не переплыв вакуум-трюм. Отсек целиком отделили от корабельного хребта, подвесив на растяжках на полпути между осью и обшивкой корабля: приказ Сарасти, чтобы свести к минимуму риск заражения. Каннингему это не мешало. Он в любом случае предпочитал оставлять тело в псевдотяготении, сознанием паря среди манипуляторов, датчиков и прочих безделиц вокруг новых любимцев.
«Тезей» при моем приближении выдавил из раздатчика на камбузе грушу электролитного раствора на глюкозе. Банда не обратила на меня внимания. Ее указательный палец рассеянно постукивал по виску, поджатые губы еле заметно, но характерно подергивались, намекая, что внутренний диалог в разгаре. В такие минуты я никогда не мог определить, кто стоит у руля.
Я присосался к груше и заглянул в вольеры. Два куба, облитых тусклым багряным светом: в одном болтун колыхался посредине, помахивая членистыми щупальцами, точно водоросль на слабом течении. Обитатель второй клетки забился в угол, распластав четыре щупальца по сходящимся стенам; остальные четыре колыхались свободно. Тела обоих представляли собой сфероиды, а не диски, как у нашего первого… образца, лишь слегка сжатые, и щупальца прорастали не по экватору, а со всех сторон.
В поперечнике между кончиками щупалец свободно плавающий болтун имел, пожалуй, метра два. Второй был того же размера. Оба оставались неподвижными, если не считать шевеления конечностей. По их шкурам пробегали лазурные узоры, точно ветер по степи, — в длинноволновом свете они казались почти черными. Поверх картинки накладывались графики: метан и водород в привычных для атмосферы «Роршаха» концентрациях. Температура и освещение — те же. Индикатор мощности магнитного поля оставался темным.
Я нырнул в архив, пронаблюдал, как два дня назад инопланетяне прибыли на место: их бесцеремонно вытряхнули в вольер, и болтуны зависли, свернувшись клубками, лениво рикошетируя от стен. Поза эмбриона, пришло мне в голову — но через несколько секунд щупальца расплелись лепестками костяных цветов.
— Роберт говорит, что «Роршах» их выращивает, — неожиданно заговорила Сьюзен Джеймс за моей спиной.
Я обернулся. Определенно, это была Сьюзен, но… подавленная. Обед она так и не тронула. Графы потускнели. Кроме глаз. Глаза потемнели и слегка запали.