Он с тоской посмотрел на старшего ординатора. Сет сказал только:
— Дальше.
— Понимаешь, я решил, что знаю, что надо делать. Я действительно знал, только я…
Он замер на полуслове. Надо было произнести вслух приговор самому себе.
— Нижнее давление у нее было тридцать, и я велел сестре принести поскорее арамин. Я знал, что он сразу поднимет давление.
— Верно, — прокомментировал Сет, — сосудосуживающее средство в таких случаях показано. Я пока не вижу никаких ошибок.
— Сестра принесла несколько ампул. Швырнула их и бросилась назад — там у кого-то открылось кровотечение. Понимаешь, мне кажется, отчасти она тоже виновата, потому что должна была принести арамин, но менее концентрированный. Нет, черт! Я сам должен был внимательнее посмотреть. Но я так измотался, что едва соображал, что делаю. Короче, я ввел миссис Макноутон десять кубиков внутривенно и стал ждать реакции. Сначала ничего не происходило. Потом у нее вдруг давление как рванет! Я запаниковал. Я испугался, что может случиться желудочковая недостаточность, инфаркт или кровоизлияние в мозг.
— И ты растерялся и ввел ей еще одну ампулу, — подсказал Сет.
Тим кивнул:
— А она вдруг потеряла сознание. — Он помолчал, а потом едва слышно пролепетал: — Она умерла, понимаешь? И тут я сделал то, с чего должен был начать. Я посмотрел ее карту. У нее оказалась тяжелая форма диабета.
— Да, решение неудачное, — по-деловому прокомментировал Сет. — Арамин противопоказан диабетикам, поскольку сужает пораженные сосуды и может спровоцировать блокировку кровотока.
Тим стал колотить кулаками по столу.
Сет поднялся и спокойно сказал:
— Ты еще с кем-нибудь говорил?
Тот покачал головой.
Сет молча направился к палате миссис Макноутон. Тим — за ним. Вся палата мирно похрапывала. Миссис Макноутон лежала без признаков жизни.
Сет тщательно снял все жизненные показатели и посветил фонариком в глаза. Потом посмотрел на Тима и сказал:
— Ты прав. На мой взгляд, обширный церебральный инфаркт.
Тим стоял как окаменелый, от чувства вины не в силах сдвинуться с места. Сет скомандовал:
— Иди назад в кабинет и жди меня. Я распоряжусь, чтобы дежурная сестра сделала все необходимое. Потом мы с тобой напишем заключение о смерти.
Какое-то время оба молчали. Потом Тим едва слышно, перепуганным голосом переспросил:
— Сет, я ее убил, да?
На что Сет сказал лишь:
— Увидимся в кабинете.
И вышел.
Через пятнадцать минут, когда Сет вернулся в кабинет, воздух там был густой, как лондонский туман. «Одну за одной небось курит», — подумал Сет.
Он протянул Тиму ручку и какую-то бумагу. Тот молча пробежал ее глазами.
— Блустоун, подпиши — и все, — сказал Сет.
— Ты указал причиной смерти обширный церебральный инфаркт.
— И что? Это соответствует действительности.
Тим взглянул на старшего коллегу. Лицо у него было каменное.
— Ты прекрасно знаешь, что смерть наступила из-за меня!
— Послушай, Блустоун, нет такого врача, который не потерял бы больного по недосмотру. Особенно если этот врач был на ногах столько, сколько ты. В этом документе написана чистая правда. — Сет помолчал, потом уточнил: — Только не вся правда.
Тим с благодарностью смотрел на старшего ординатора.
— Спасибо, Сет, никогда этого не забуду.
Они помолчали. Потом Тим, запинаясь, спросил:
— Скажи мне, Сет, а у тебя когда-нибудь умирали больные? По твоей вине?
Сет, старательно подбирая слова, ответил:
— Я же тебе сказал, это со всеми бывает.
Карьера Барни, как и его настроение, была на подъеме. Щедрый, по его меркам, аванс, полученный от Билла Чаплина, он пустил на задаток за квартиру в Гейнсборо-хаусе, из гостиной которой мог созерцать Центральный парк.
Кроме того, в лифте он всякий раз оказывался в обществе какого-нибудь знаменитого писателя, художника или музыканта. Ему пока не верилось, что он достиг в своей карьере таких высот, и живущий в нем маленький мальчик все еще испытывал искушение попросить соседку с девятого этажа напеть ему несколько тактов из ее нынешнего репертуара в Метрополитен-опера.
— Отличные новости!
— Надо думать, раз вы посреди ночи звоните.
Сегодня Барни засиделся допоздна, заполняя карточки своих пациентов, и только недавно уснул. И тут позвонил Билл Чаплин.
— Слушай! — взволнованно заговорил редактор. - Я только что отужинал с руководством «Спорте иллюстрейтед». На прошлой неделе я им отослал твою главу про Джеки Робинсона, а они в апреле планируют специальный выпуск, посвященный бейсболу, — хотят показать, насколько все изменилось. Барни, ты себе даже представить не можешь, во что это может вылиться.
— Но, Билл, эта глава такая длинная…
— Конечно, они ее подсократят, старик. Ты, главное, не волнуйся. Я заставил их пообещать, что конечный вариант будет представлен тебе на визу.
— Отлично, Билл. Отлично! А теперь можно я пойду спать? У меня без четверти семь уже первый клиент.
Барни был так загружен, что почти забыл о планах «Спорте иллюстрейтед» напечатать его главу о Джеки Робинсоне. Как-то субботним утром в конце февраля после двухчасового общения с клиентом, позвонившим ему посреди ночи в полной истерике, он собирался на утреннюю пробежку в надежде «выветрить» часть чужой боли, которую в себя впитал. И тут раздался звонок.
— Алло, доктор Ливингстон, простите, что беспокою вас в выходной день. Меня зовут Эмили Гринвуд. Я работаю в редакции «Спорте иллюстрейтед». Думаю, вы уже догадались, по какому вопросу я звоню.
— Ну конечно. Ваш журнал занят тем, что кастрирует, точнее, редактирует главу из моей книги.
— Давайте выразимся иначе: мы вынуждены ее сократить, но это не значит, что мы хотим ее изуродовать. Вам удобно, если я сегодня заброшу вам наш вариант текста? У нас остается мало времени до сдачи номера.
— Сколько же вы мне даете?
— Понимаете, — извиняющимся тоном затянула она, — поскольку это не оперативный материал, он, конечно, пролежал в очереди. Иными словами, номер подписывается в печать в понедельник.
— Что? Это немыслимо!
— Прошу вас, доктор Ливингстон, мы — информационный журнал, и ваш материал должен идти тогда, когда для него зарезервировано место. А кроме того, я думаю, наши сокращения не вызовут у вас особых возражений.
— В таком случае вы можете его мне прислать?
— Не проблема. Текст будет у вас через полчаса.