— Я для нее не больше чем друг, в этом я абсолютно уверен.
— А она для вас?
— Не знаю. Честно, как на духу: не знаю.
— Что ж, быть может, вам следует поработать над этим в дальнейшем.
Еще не завершив двух самостоятельных — хотя и под наблюдением старших коллег — курсов психоанализа, требующихся для приема в институт, Барни тем не менее уже получил разрешение совета на практику в общей психиатрии, а значит, мог принимать пациентов вне клиники, в собственном офисе.
Благодаря своим широким контактам в профессиональной среде он узнал, что один из руководящих членов совета клиники, Брайс Уайзман, недавно лишился напарника, с которым делил контору: тот ушел на фронт.
Так Барни обосновался на Ист-Сайде, совсем рядом с Парк-авеню.
* * *
К весне 1967 года во Вьетнаме находилось уже почти полмиллиона американских солдат, из которых не многие понимали, за что именно они сражаются. Одновременно по всей Америке проходили марши протеста против участия страны в индокитайской войне. Генерал Льюис Херши, возглавлявший управление призыва, дал понять, что если кто-то из студентов, пользующихся отсрочкой от воинской службы для завершения своего образования, будет замечен среди манифестантов, он лишится этой привилегии.
Большинство медиков были военнообязанными, и в случае получения повестки им предстояло сделать серьезный нравственный выбор. К этому времени многочисленная армия молодых американцев, призванных на фронт, превратилась в добровольных беженцев и покинула страну. Центрами притяжения «уклонистов» от призыва вдруг стали Канада и Швеция.
Были и иные способы сохранить штатскую одежду. Например, заключение врача о негодности к строевой. Поскольку справка о психических отклонениях являлась одной из самых надежных, Барни неожиданно оказался в необычайно сложной ситуации.
Настоящий профессионал, он не представлял себе, как можно объявить больным здорового человека. Он без конца обсуждал эту проблему в ночных «консультациях» с Лорой.
— Слава богу, мне Приходится иметь дело только с мужчинами нескольких дней от роду, — радовалась Лора. — Поэтому такие проблемы меня не касаются.
— Я бы не стал заявлять так уверенно, Кастельяно. Если дела и дальше пойдут теми же темпами, не исключено, что твои пациенты тоже дождутся призыва.
— Да ладно, я-то что… Вот тебя уже сейчас припекает. И какую ты избрал линию поведения?
— Объявлю психически ненормальным генерала Вестморленда, а саму эту войну — психозом.
— Поддерживаю, — согласилась Лора. — Я уже сто раз выходила на демонстрации. И сочувствую твоим проблемам. Ведь в клятве Гиппократа нигде не говорится, что врач может лгать, чтобы спасти своего пациента от войны. И моральных прецедентов нет.
— Как раз есть! — возразил Барни — Нюрнбергский трибунал доказал, что нравственность не имеет гражданства. К тому же не забывай, что если эти ребята останутся здесь и будут продолжать жечь свои повестки, то в конце концов попадут за решетку. Разве это не безнравственно? Кроме того, обязанность врача — спасение жизней. А если я кого-то объявлю негодным к службе, то он не отправится убивать.
Барни, ты очень рискуешь! Я тобой восхищаюсь. А какой ты им напишешь диагноз?
— Все, что сочту подходящим. Сексуальный фетишизм — например, непреодолимую тягу к женской стопе… Шизофрению, патологическую склонность к убийству…
— Ну, это как раз будет только приветствоваться.
— Раз уж речь зашла об убийствах… Как поживает твой распрекрасный муженек, будь он неладен?..
— Он сейчас в Вашингтоне.
— Я не об этом спрашиваю. Меня интересует, как вы с ним ладите?
— Сама не знаю, — ответила Лора, — Можно сказать, худо-бедно. Он как раз сегодня прилетает.
— А тебе не кажется, что он уже достаточно тобой покомандовал? Кастельяно, то, что ты это терпишь, ведет к саморазрушению! Почему ты не выставишь ему ультиматум?
— Послушай, Барн, я уже предлагала ему разойтись по-хорошему. Он отказывается. Говорит, что его устраивает нынешнее положение дел. Если честно, я настолько устала, что мне уже все равно.
Лора была так увлечена разговором, что не слышала, как открылась дверь и вошел Палмер.
— По правде сказать, наверное, это моя вина, что он так шляется. Я иногда думаю, что таким образом он мстит мне за мое «свободное поведение» до брака.
— Господи, Кастельяно, у тебя просто талант всегда и во всем взваливать вину на себя!
В этот момент Лора вскрикнула.
— Эй! Что там у тебя? — забеспокоился Барни.
Она обернулась и, к своему облегчению, увидела Палмера. Это он шутя ущипнул ее за шею. Теперь он обнял жену за талию, а Лора успокоила Барни:
— Это всего лишь мой заблудший муж, который изображает из себя Дракулу. Пока, Барни!
— Пока! Только наберись смелости и заставь его примириться с твоим образом жизни. Или, на худой конец, заткнуться.
Она повесила трубку.
Палмер вдруг принялся расстегивать ей блузку, шепча таким тоном, какого она не слышала уже сто лет:
— Лора, я ужасно соскучился.
Через полчаса, сидя у камина, она поцеловала мужа и сказала:
— Это самое великое превращение из всех. Со времен обращения святого Павла на пути в Дамаск.
— Лора, ты знаешь, что я всегда тебя любил. Я не стану делать вид, что в Вашингтоне хранил целомудрие. Там творится настоящий сексуальный карнавал. Надеюсь, ты не читала в газетах эту ерунду про меня и Джессику Форбс? И делов-то: мы просто сидели рядом за ужином. Но наверное, все, что делает любая сенаторская дочка, тут же становится поводом для пересудов.
«Интересно, — подумала Лора, — не является ли эта „исповедь“ скрытой формой бахвальства?» Но ей очень хотелось поверить, что этот новый прилив его чувств искренен.
— Послушай, Палмер, — ответила она, — тебе не нужно докладывать мне имя, статус или размер лифчика. Будем считать, что у нас обоих были небольшие каникулы.
Тут он осторожно спросил:
— А в твоей жизни есть кто-нибудь… особенный?
— Может, лучше сменим тему? — мягко предложила она, понимая, что, расскажи она о Робби, Палмер будет очень уязвлен. Она решила перейти к вопросам:
— Ты надолго?
— У меня двухнедельный отпуск. Если сумеешь выпросить себе какие-нибудь отгулы, я буду рад провести с тобой столько времени, сколько удастся.
В голосе Палмера слышалась нежность.
— Ну, день или два мне дадут…
Тут зазвонил телефон. Никто не двинулся с места.
— Наверное, тебя, — прошептал Палмер.