Не рискуя навлечь на себя неудовольствие конгресса, Паскуале пошел на попятную и буркнул:
— Вообще-то мы держим один заказанный столик на двоих, но клиенты, кажется, запаздывают. Не пройдете вот сюда, пожалуйста?
Лора с благодарностью улыбнулась Отису, а тот повторил свое приглашение:
— Мы с Амандой все равно вас ждем за нашим столиком. Хотя бы на чашку кофе!
— Как-нибудь в другой раз, сенатор, — ответила Лора. — Нам с доктором Ливингстоном надо обсудить одно очень важное дело. Большое вам спасибо за помощь.
— Не за что, Лора. Если я вам зачем-либо понадоблюсь, пожалуйста, звоните без стеснения. Прямо на работу.
Пробираясь к предложенной им отдельной кабинке, Барни обернулся на столик, где сидел сенатор.
— Бог мой, какая у него красивая дочь!
— Это не дочь, — как ни в чем не бывало поправила Лора.
— Жена?
— Опять не угадал, Ливингстон!
— Ого! Это что, входит в сенаторские льготы и привилегии?
Лора кивнула:
— Я же тебе говорила: в этом городе соотношение мужчин и женщин — один к пяти. Можешь себе представить, какой у них выбор.
— Да уж… — вздохнул Барни. — Выходит, здесь каждый мужик может завести себе целый женский гарнизон.
Заказав феттучини и большую бутыль кьянти в соломенной оплетке, Барни перешел к серьезному разговору.
Он заставил Лору пересказать в подробностях всю историю взаимного надувательства Родеса и Карвонена и иногда даже делал пометки в блокноте. Лоре он объяснил, что это может пригодиться ему для книги о врачебном менталитете. Затем они добрались до ее отношений с Маршаллом Джаффом.
— Я знаю, Кастельяно, это звучит назидательно, — вразумлял ее он, — но я тебе уже тысячу раз говорил, что полноценный человек заслуживает такого же полноценного человека. Любовь — это тебе не работа на полставки.
Золотые слова! — откликнулась она. — Обязательно вставь их в свою книжку.
— Уже вставил, — улыбнулся Барни. — Но от повторения хуже не будет. Когда ты наконец поймешь, что ты замечательная женщина и заслуживаешь замечательного брака? И не менее замечательных детей!
— Никаких детей у меня не будет. Я не верю в брак. И даже в любовь я больше не верю.
— Ерунда, Кастельяно! Ни за что не поверю, что ты во все это не веришь. Помнишь, как сказал Гиппократ?
— При чем тут Гиппократ? Ему не приходилось жить в Вашингтоне!
— И тебе необязательно, между прочим. Ты подумала о том, чем займешься после июля?..
Она покачала головой:
— Не знаю. Меня постоянно зовут на работу разные университеты. Колумбийский колледж недавно предлагал возглавить их новую программу по неонатологии. Насколько я слышала, место до сих пор свободно.
— Ну и прекрасно! — воскликнул Барни. — Значит, ты переедешь в Нью-Йорк.
— Да, и это большой недостаток, — угрюмо прокомментировала она. — Это самый страшный город для одинокого человека.
— Как ты можешь так говорить? Ведь там буду я!
— Да, конечно. Но тебе надо думать об Урсуле. Я там тебе буду не нужна. Меня страшит перспектива осваиваться на совсем незнакомом месте. И вообще, в данный момент у меня голова настолько идет кругом, что я не в силах загадывать не то что на год — на неделю вперед.
— Могу себе представить, — посочувствовал Барни. — Ты, наверное, чувствуешь себя так, словно шагаешь прямо в море. Как Вирджиния Вулф. Я прав?
— Почти. Я чувствую себя раненым животным, которого следует отвезти к ветеринару и усыпить.
— Вот жалко-то будет! Мир лишится прекрасного врача. — Помолчав, он нежно произнес: — А я лишусь лучшего друга.
При этих словах Лора подняла голову и посмотрела Барни в глаза.
— Ведь ты со мной так не поступишь, правда, Кастельяно?
Она не ответила. Но в душе признала, что Барни — один из немногих людей, удерживающих ее в этом мире.
— Послушай меня, Лора, тебе надо научиться быть счастливой! Даже если для этого придется заняться психологическим тренингом. Не знаю, как ты, но я очень даже ощущаю приближение сорокалетия. Нормальные люди в этом возрасте уже имеют детей подросткового возраста и озабочены скобками на их зубах и тому подобными проблемами. Время бежит, словно в баскетбольном матче: увлечешься игрой, а потом вдруг взглянешь на циферблат — до свистка всего тридцать секунд…
Она молча кивнула.
Они проговорили до тех пор, пока ресторан совсем не опустел. Вокруг их столика выстроились вежливо покашливающие официанты.
— Тебе не кажется, доктор Кастельяно, что здешний персонал страдает бронхитом?
— Барни, ты напился, — рассмеялась она.
— Ты тоже.
— Тогда почему мы отсюда не уйдем?
— Потому что я не могу встать.
Как ни странно, им все-таки удалось упаковаться в такси, и скоро они уже были в Бетесде. По дороге Лора спросила:
— Не против, если придется спать на диване?
Настроение у нее явно улучшилось, хотя язык заплетался.
Открывая дверь квартиры, Лора спросила:
— Барн, хочешь кофе?
— Вообще-то, — извиняющимся тоном произнес он, — хмель с меня в машине сошел, а поскольку голова все равно будет болеть…
Лора поняла с полуслова. Она прошла на кухню и достала из холодильника бутылку, предназначавшуюся для ужина с Маршаллом.
Они уселись за столик и продолжили изливать друг Другу душу.
— Барни, кое-что из сказанного тобой меня сильно тревожит. Например, что мы с тобой оба несчастны.
— Да. А что тебя так удивило?
— Для меня не новость, что я не умею радоваться жизни. Но я считала, что хотя бы у тебя с этим все в порядке. Ты же ходил к психоаналитику и все такое…
— Психоанализ только раскрывает тебе глаза на положение вещей. Он не может автоматически заставить тебя прекратить саморазрушение. Нет, Кастельяно, весь вечер я думал о том, насколько это странно, что мы с тобой оба многого добились в работе, но не можем навести порядок в личной жизни. Может, из-за повышенного содержания фтора в бруклинской воде?
Они замолчали.
Все обговорили? «Нет, — подумал Барни, — самое замечательное — это то, что у нас с Лорой никогда не иссякают темы для разговоров».
Тут Лора объявила:
— Знаешь, Барн, я думаю, что и психолог мне не поможет.
— Это еще почему?
— Потому что моя проблема похожа на неоперабельную опухоль. Метастазы пошли по всей психике.