Весть о смерти Элисон парализовала факультет. Однако из чувства самосохранения все говорили о происшедшем как о чем-то далеком и их прямо не касающемся.
Декан Холмс вызвался лично представлять университет на похоронах, но родители отказались.
— Интересно, почему? — удивлялась Лора, усаживаясь с подносом за стол.
— Если честно, — сказал Барни, для солидности понизив голос, — мне кажется, они восприняли ее самоубийство как своего рода поражение. Провал на экзамене жизни, так сказать.
— А какие у тебя основания для столь категоричных выводов, доктор? — спросил Хэнк Дуайер. — Ведь ты с ее родителями даже не знаком!
— Такие, Хэнк, что неврозы — это тебе не вирусы, их нельзя распознать, и они не витают в воздухе. Они происходят из вполне определенного места, которое называется «семья».
— Ого, нас сегодня на проповеди потянуло? — отозвался Питер Уайман с другого конца стола. — А касательно меня какие будут выводы? Как у меня с родителями?
Барни посмотрел в его сторону, подумал и объявил:
— Знаешь, Питер, я бы сказал, им очень, очень не повезло в жизни.
Стараясь не выдать своей досады, Питер поднялся из-за стола и удалился.
— Вот кому бы не мешало вены вскрыть! — заявил Беннет.
— Не волнуйся, — с серьезным видом ответил Барни, — все еще впереди. По статистике, в каждом потоке бывает по пять-шесть самоубийств.
— Ты представляешь себе, что это значит? — подхватил Хэнк Дуайер. — Это значит, что, если брать в среднем, один из тех, кто сейчас сидит вот за этим столом, к моменту получения диплома будет лежать в земле!
Все переглянулись.
— На меня можете не смотреть, — заявил с улыбкой Беннет. — Я отказываюсь умирать до тех пор, пока мне не представят письменных заверений, что на небесах нет расовой сегрегации.
И вот сессия позади. Опыт предыдущих поколений не обманул: из всего потока только четверо провалились и не были переведены на второй курс. Троим предложили еще раз пройти программу первого курса, четвертому — сделать передышку и начать заново через два года.
Остальные в большинстве своем использовали лето, чтобы очистить память от ненужных подробностей и подготовить мыслительный аппарат к более важным вещам.
Многие устроились работать лаборантами, а некоторым достались более высокие должности, например Питеру Уайману, который фактически занимался настоящей исследовательской работой под руководством профессора Пфайфера.
Сет Лазарус уехал домой на ответственную работу в отделение патологии факультета Чикагского университета, где работал до этого уже два лета.
Как обычно, планы Беннета Ландсманна разительно отличались от намерений его товарищей. Первоначально его мечтой, которой он поделился с Барни по секрету («Не хочу, чтобы весь курс считал меня плейбоем»), было поехать на горнолыжный курорт в Чили. Но, к несчастью, его травмированное ахиллово сухожилие еще не было готово к таким испытаниям. Поэтому он предпочел поехать с родителями в тур по островам Эгейского моря в расчете заняться подводным плаванием, пока старики будут лазить по развалинам.
Хэнк Дуайер нашел себе место санитара в частном санатории. Заведение находилось неподалеку от его квартиры в Бостоне, так что он мог больше времени проводить с Черил, чье положение уже ни для кого не являлось секретом.
Лоре и повезло, и не повезло одновременно. Пфайфер пригласил ее заняться лабораторными исследованиями. Это была большая честь, омраченная перспективой трудиться под началом ненавистного Уаймана.
Барни сперва удивился выбору профессора.
— Не обижайся, Кастельяно, но почему Пфайфер выбрал именно тебя?
Она развела руками:
— Понятия не имею. Меня только радует, что не придется ехать домой.
Все прояснилось, когда были обнародованы экзаменационные оценки. Лора Кастельяно получила великолепный балл — пять с минусом. Особенно невероятным это показалось Барни, который считал, что сам достиг небывалых высот — четыре с плюсом.
Теперь, когда правда открылась, он решил припереть Лору к стенке.
— Кастельяно, не отрицай: это у тебя было девяносто восемь баллов по биохимии? Так?
— Ладно, господин инспектор, вы меня поймали.
— Тогда какого черта ты это так старательно скрывала?
Она пожала плечами:
— Не знаю. Сначала я подумала, мне просто повезло, а потом…
Она не закончила фразу, но Барни и без этого понял: она боялась поставить его в неловкое положение.
У Барни не было возможности искать себе место в научной или околонаучной сфере. Как только было объявлено о повышении со следующего года платы за обучение, он понял, что придется искать работу, где побольше платят.
И он пошел в таксисты. В одном квартале с Ливингстонами жил некий мистер Копловиц, владелец собственного такси, и Барни нанялся к нему в ночную смену.
Из соображений как сентиментальности, так и экономии Барни жил дома. Осенью на заборе появится надпись: «ПРОДАЕТСЯ», и в комнату, где рождались его детские мечты, вселится кто-то чужой.
Эстел, которая официально ушла на пенсию с конца июня, проводила лето на заднем дворе, попивая чай с Инес Кастельяно, болтая, когда та была склонна к общению, либо просто сидя рядом, если Инес уплывала в свой неведомый мир. В такие минуты Эстел окидывала взором сад и предавалась воспоминаниям о том времени, когда здесь играли два мальчика и девочка.
Завтракала она вместе с сыновьями Барни как раз возвращался домой, а Уоррен, наоборот, собирался на работу. Он готовился к карьере юриста и работал курьером в какой-то адвокатской конторе.
По вечерам сыновья, как правило, отсутствовали: Барни крутил баранку, Уоррен встречался с очередной девушкой. Зато все чаще появлялась Инес — не только пообщаться, но и укрыться от мужа.
Луис уже превратился из тихого выпивохи в буйного пьяницу. К девяти часам это уже был разъяренный лев. И все чаще — торжествующий лев. Ибо его кумир Фидель Кастро только что сумел свергнуть Батисту и освободить кубинский народ. Чем не повод пропустить стаканчик «Куба-Либре»? Или два? А может, десять?
Такое горячее сочувствие кубинской революции не прибавляло ему друзей среди соседей по Бруклину. Ведь Кастро экспроприировал принадлежавшие американцам заводы по переработке сахара. Поэтому нельзя сказать, что клич: «Viva el pueblo cubano!» [24] находил повсеместный отклик.
Соседи потихоньку начинали роптать. Кое-кто даже заходил к Эстел, выясняя, не попробует ли она на благо всему кварталу урезонить Луиса. Заставить его если не бросить пить, то хотя бы угомониться.