Оливер Бэрретт III с супругой отбыли. Марси повернулась ко мне.
— Я потихоньку прокрадусь к тебе в комнату, — предложил я.
— Ты сумасшедший?
— Нет, страстный. Эй, Марси, это же Рождественская ночь.
— Твои родители были бы в ужасе, — похоже она говорила это всерьёз.
— Марси, по-моему, даже они будут заниматься любовью этой ночью.
— Они женаты, — ответила Марси. И, торопливо поцеловав меня в губы, испарилась.
Какого чёрта?!
Я дотащился до своей древней комнаты (весь тинейджерский дизайн — вымпелы и постеры команд — пребывал в какой-то музейной сохранности). Мне хотелось позвонить прямо на лайнер и сказать что-то вроде : «Фил, надеюсь хоть у тебя всё в порядке».
Я не стал.
Просто пошёл спать, пытаясь понять, что же я рассчитывал получить на Рождество.
Доброе утро! С Рождеством! Тут посылка специально для вас!
Мама подарила отцу ещё один набор галстуков и хлопковых носовых платков. На мой взгляд они ничем не отличались от тех, что он получил в любой из прошлых лет. Впрочем, так же обстояло дело с халатом, который отец подарил маме.
Я стал гордым обладателем дюжины галстуков, из тех что реклама называет идеальными для молодёжи.
Марси достались самые последние духи от Daphne du Maurier от мамы.
Я в этом году потратил на рождественские покупки целых пять минут, и это чувствовалось. Ещё несколько платков для мамы, ещё несколько галстуков для отца плюс книга «Радость кулинарного искусства» для Марси (посмотрим, как она отреагирует).
Теперь всё внимание сосредоточилось на подарках нашей гостьи.
Начнём с того, что их, в отличии от наших, не заворачивали дома. Всё было профессионально упаковано сами-знаете-где в Калифорнии.
Мама получила светло-синий кашемировый шарф («Ну зачем же так?..»).
Для отца — продолговатая коробка , оказавшаяся Шато От-Брион 1959-го года.
— Какое замечательное вино, — сказал он. По правде сказать, знатоком его не назовёшь. Наши «погреба» содержали виски для его гостей, шерри — для маминых и бутылку-другую хорошего шампанского для великих праздников.
Я получил пару перчаток. Несмотря на их элегантность, я
так и не надел их. Подарок получился чертовски безличным.
(— Тебе больше понравились бы норковые трусы?
— Да. Именно там мне было холоднее всего)
В конце концов я получил то, что всегда получал от отца. Чек.
«Радости миру».
Под звуки этого псалма, виртуозно исполненного мистером Уиксом, органистом, мы вошли в церковь и направились к своим местам. Зал был наполнен прихожанами, которые, по правде сказать , пялились исподтишка на нашу гостью (Уверен, что при этом говорилось что-то вроде «Она — не одна из нас»). Никто не обернулся, чтобы посмотреть в открытую — за исключением миссис Родс, чьи девяносто-с-лишним (весьма изрядным лишним) — могли послужить смягчающим обстоятельством. Но почтенная публика наблюдала и за миссис Родс. И не могла не отметить, улыбку, последовавшую вслед за этим. Ага, ведьма даёт добро.
На этот раз мы пели спокойнее (тише, чем прошлым вечером), и могли слышать монотонное бормотание преподобного Линдли . Мой отец выучил урок, и, надо признать, выучил неплохо. Дыхание он переводил в паузах между фразами, а не как Линдли — где попало.
Проповедь «Господь милосердный», показала, что преподобный пребывает в курсе мировых событий. Он упомянул конфликт в Юго-Восточной Азии и предложил задуматься хотя бы на Рождество, так ли нужен Господу мира Мир в войне.
Милостью Божьей, Линдли страдает астмой, так что его проповеди выдыхаются довольно быстро.
Обретя благословление, мы отошли к ступеням церкви. Где состоялся повтор встречи, имевшей место после игры Гарвард-Йель. С той разницей, что этим утром все были вполне трезвы.
« Джексон!» « Мейсон!» « Гаррис!» « Бэрретт!» « Кэбот!» « Лоуэл!»
Боже!
Промежутки между приветственными воплями заполнялись абсолютными пустяками. У мамы тоже нашлись знакомые, чтобы поприветствовать. В более спокойной манере, разумеется.
А потом вдруг некто отчётливо завопил:
«Ма-арси, дорогая!»
Я резко обернулся и увидел свою девушку, обнимающую кого-то.
Это был очень древний «кто-то», иначе несмотря на церковь, пришлось бы ему глотать собственные зубы. Предки конечно моментально оказались рядом, стремясь узнать, кто же приветствовал Марси с таким энтузиазмом.
Добрый старый Стендиш Фарнхэм всё ещё сжимал Марси в объятиях.
— О, дядя Стендиш, какой замечательный сюрприз!
Мама воодушевилась. Марси — племянница этого достойнейшего «одного из нас»?
— Ма-а'си, что могло вытащить такую столичную штучку в наши ва'ва'ские к'ая? — поинтересовался дядюшка Стендиш, растягивая слова где-то на ширину Бостонской гавани.
— Она у нас в гостях , — вмешалась мама.
— О, Элисон, как замечательно, — сказал Стендиш и подмигнул мне, — бе'егите её от вашего па'ня.
— Мы сдуваем с неё пылинки, — невежливо ответил я. Кажется, до него дошло.
— Вы родственники? — спросил я, желая, чтоб старый Стендиш наконец убрал руку с талии Марси.
— Только по привязанности. Мистер Фарнхэм и мой отец были партнёрами, — ответила она.
— Не па'тнё'ами, — настаивал он, — б'атьями.
— О, — произнесла мама, в надежде на сочные подробности.
— У нас была па'а заводов, — сообщил Стендиш, — Я п'одал их, после сме'ти её отца. Пропал ку'аж.
— В самом деле? — спросила мама, безуспешно пытаясь подавить целый Везувий любопытства (Похоже, Стендиш считал само собой разумеющимся, что нам известно, кто был отцом Марси ).
— Если будет минутка, загляни ко мне вечерком, — сказал старый Фарнхэм на прощание.
— Мне надо возвращаться в Нью-Йорк, дядя Стендиш.
— А-а, маленькая занятая девчонка, — радостно завопил он, — и тебе не стыдно уди'ать от нас, как какой-то п'еступнице?
Он чмокнул её и повернулся к нам.
— Следите, чтобы она ела. Сколько я помню маленькую Маа'си, она постоянно сидит на каких-то диетах. С Рождеством!
Тут его осенило:
— И — удачи тебе, Маа'си. Мы все гордимся тобой.
Обратно нас привёз отец. В очень многозначительной тишине.
Обед накануне Рождества. Отец раскупорил бутылку шампанского.
— За Марси, — сказала мама.
Мы подняли бокалы. Марси чуток смочила губы. В нарушение собственных принципов следующий тост я предложил во славу Иисуса.