Нас было шестеро. Те же, плюс Джеф, мамин племянник из Вирджинии и тётя Элен, незамужняя сестра моего деда. По-моему, она помнила ещё Мафусаила, со времён, когда они вместе учились в Гарварде. Элен была глухой, а Джеф ел так, будто его мучили глисты. Так что особых изменений в разговорах не ожидалось.
Мы отдали должное славной птице.
— Скажите это Флоренс, не мне, — смутилась мама, — она встала рано утром, чтобы приготовить её.
— Приправы просто фантастические, — изрекла моя одна моя Нью-Йоркская знакомая.
— Устрицы из Ипсвича, в конце концов, — ответила мама.
Угощение было в разгаре, мы с Джеффом соревновались за звание обжоры дня.
К моему удивлению, на столе возникла вторая бутылка шампанского. Я смутно отметил, что пьём только мы с отцом. Честно говоря, смутность эта объяснялась тем, что большую часть выпил именно я.
Неизменный пирог с фаршем, потом кофе в гостиной — и вот уже три часа дня.
Отъезд в Нью-Йорк пришлось немного отложить — дабы желудок мог утрястись, а голова — проветриться.
— Марси, вам не хотелось бы немного погулять? — спросила мама.
— С удовольствием, миссисс Бэрретт.
Они вышли.
Остались мы с отцом.
— Я бы тоже не отказался проветриться, — сказал я.
— Не имею ничего против, — ответил он.
Когда мы надели пальто и вышли на зимний мороз, до меня дошло, что именно я попросил его об этом променаде. Вполне можно было найти отговорку — тот же футбол, например, как сделал Джеф. Но нет, мне хотелось поговорить. С моим отцом.
— Она очаровательная девушка, — сказал он. Не ожидая моего вопроса.
Но это и было то, о чём я надеялся поговорить.
— Спасибо, отец. Я тоже так думаю.
— Она кажется... достойной тебя.
Мы были в лесу. Окруженные только облетевшими деревьями.
— Скорее я... достоин её, — сказал я наконец.
Отец взвесил каждое слово. Он не привык к тому, что я соглашаюсь с ним. После стольких лет военных действий он несомненно ожидал подвоха в каждом слове. Но постепенно до него стало доходить. Он спросил:
— Серьёзно?
Мы двинулись дальше. В конце концов, я поднял глаза и тихо ответил:
— Хотел бы я знать.
Хотя прозвучало это довольно таинственно, отец почувствовал, что я честно пытаюсь высказать то, что чувствую. Растерянность.
— Это... проблема?
Я посмотрел на него и молча кивнул.
— Кажется, я понимаю, — сказал он.
Как? Я не рассказывал ему ничего.
— Оливер, нет ничего неестественного, что ты всё ещё страдаешь, — его проницательность застигла меня врасплох. А может он знал, что эти слова могут... тронуть меня?
— Нет, это не Дженни. Я хочу сказать, что думаю, что готов... — почему я рассказываю это ему?
Он не настаивал. Просто ждал, пока я разберусь со своими мыслями.
Потом он мягко сказал:
— Ты говорил о проблеме?
— Её семья.
— О, — ты имеешь в виду... сопротивление?
— Не с их стороны, — ответил я, — её отец...
— Да?
— ...её отцом был Уолтер Биннендэйл.
— Понимаю, — сказал он. И завершил этим коротким словом самый искренний разговор в нашей жизни.
— Я им понравилась?
— Я бы сказал, ты их потрясла.
Мы выехали на Массачусетскую магистраль. Стемнело. На дороге ни живой души.
— Ты доволен? — спросила она.
Я не ответил. Марси ожидала изъявлений восторга. Вместо этого я сосредоточился на пустой трассе.
— Что случилось, Оливер? — наконец произнесла она.
— Ты обрабатывала их.
Она казалась удивлённой.
— И что в этом неправильного?
Я слегка завёлся:
— Но зачем, чёрт побери? Зачем?
Пауза.
— Потому что я хочу выйти за тебя замуж, — ответила Марси.
К счастью за рулём сидела она. Потому как меня эта прямота прямо-таки оглушила.
— Тогда попытайся начать с меня! — рявкнул я.
Мы неслись вперёд, свист ветра вместо музыки. Потом Марси сказала:
— Мне казалось, мы уже прошли этот этап.
— М-м-м, — неопределённо протянул я. Потому что молчание могло бы стать знаком согласия.
— Ладно, Оливер, где мы?
— Где-то часах в трёх от Нью-Йорка.
— Что именно я сделала не так? Точно?
За Станбриджем мы остановились выпить кофе в ГоДжо.
Мне хотелось сказать:
«Ничего».
Но я уже успокоился настолько, чтобы не дать яду излиться наружу.
Я знал, что выбит из равновесия её прямотой. И не в силах придумывать рациональный ответ.
— Хорошо, так чем я тебя достала? — снова спросила она.
Мне понадобилась пара секунд, чтоб ответить:
— Не было этого. Забудь, Марси. Мы оба устали.
— Оливер, ты злишься на меня. Почему бы тебе не выговориться, вместо того, чтобы уходить в себя?
На сей раз она была права.
— О'кэй, — начал я, вычерчивая пальцем круги на лаке стола, — мы провели две недели друг без друга. Да, мы оба были по уши в делах, но я всё время мечтал, как встречусь с тобой...
— Оливер...
— Я не имею в виду только постель. Мне просто хотелось быть с тобой. Мы вместе....
— А, оставь, — сказала она, — Это просто рождественская лихорадка в Ипсвиче.
— Не этот уикэнд. Всё время.
Она посмотрела на меня. Я не поднимал голоса, но он уже начинал выдавать мою злость.
— Мы возвращаемся к моим поездкам последней пары недель?
— Нет. Я говорю о десяти тысячах недель, которые у нас впереди.
— Оливер. Я думаю, что наша работа накладывает определённые карьерные обязательства, не так ли?
Так. Но только в теории.
— Тогда попробуй подумать о «карьерных обязательствах» в одиночестве, в третьем часу ночи.
Я решил, что сейчас она взорвётся. Но ошибся.
— Я пробовала, — мягко ответила Марси, — много раз.
Она тронула меня за руку.
— Да? И каково это — оставаться только в обществе гостиничных подушек? — выяснял я.