– А ты?
– А я говорю, что не поеду.
– А она?
– А она говорит – поедешь. В руку влепилась и не отпускает. Ну а я чего?
– Чего?
– Ну, не драться же мне с ней! Я решил – потом все равно убегу. Она уснет, а я убегу. Только она не спала. За всю ночь ни разу глаз не сомкнула. И не отходила никуда. Даже… в туалет не отходила. – На слове “туалет” Макс потупил взор – смутился.
– А кто звонил?
– Почем я знаю? Она мне не сказала. Говорит, поехали, тебе надо уезжать, и весь разговор.
– Так. А на вокзале что случилось?
– Ну, уволокли ее, говорю же. Это утром произошло. Мы уже вдоль поезда шли. К ней подошел такой… ферт в плаще. Плащ серый. Ферт… невысокий такой. Она, когда на него смотрела, голову вниз наклоняла. Длинная, – зачем-то добавил он и вдруг улыбнулся. И Владимир Петрович тоже улыбнулся. – Она от него побежала. А к ней второй метнулся. Прямо как из-под земли. В куртке. Она как-то сразу – раз, и все…
– Что – все?
– Ну, перестала дергаться и бежать. Пошла с ними. Сама пошла, я это точно видел.
– И тебя бросила.
– Да не, не бросила она. Она в мою сторону ваще не смотрела. Как будто нет меня. Я потом подумал, что это она специально так, чтоб меня тоже не уволокли. Ну вот. А тот, второй, он меня увидел. Прям мне в глаза уставился и смотрит. Ну, я… побежал. Автобус стоял, я в него, он поехал. Долго ехал, час где-то. Потом на конечной остановился, и я пошел. К вам.
Архипов потер спину. Свитер был шерстяной, старый, вытертый, спина принимала его благосклонно.
Кофе? Чай? Коньяк? Немного французской минеральной воды?
Гектор Малафеев наверняка предпочел бы коньяк и кофе. Архипов назло Гектору решил – чай с мятой.
Мята была в железной банке. Любаня привозила из деревни и сушила на балконе. Архипов открыл крышку, понюхал и спросил:
– А… до того, как мы поехали к нотариусу, к твоей сестре никто не приходил?
– Не-а, не приходил. То есть соседский старикашка приходил, но он так просто. Спрашивал, как она себя чувствует и все такое. Потом мы разговаривали. Часа три, а может, и больше. У меня чуть язык не отсох. Она все спрашивала, что да как. Про мать спрашивала. Про бабушку. Про соседей спрашивала тоже. Ну, как я живу, что мне нравится. Как учусь.
– Ну и как?
– Чего?
– Учишься как?
– Да так, – испуганно побормотал Макс, – как все.
Чего это он? Зачем ему? Мать говорила, что такое дубье, как ее сыночек, – наказанье божье, и больше таких тупоголовых на свете нету, а потом перестала кормить. А этот зачем спрашивает? Тоже хочет выгнать? Макс был не дурак и знал, что все придирки к его учебе – просто так, повод, чтобы избавиться от него, перестать давать ему еду и одежду. За шестнадцать лет он так надоел матери, что она готова была уморить его голодом, только чтоб он сгинул из дома. Почему-то он уверен, что этот не выгонит его и не попрекнет куском. Ошибся?!
– Ты что застыл? – спросил Архипов, засовывая в чайник ломкие длинные стебли. – Или еда вся кончилась?
– Я… я не все съел, – в панике и унижении забормотал Макс, – еще….осталось еще…
– Ну, доедай, – с досадой предложил Владимир Петрович, – а я пока мясо пожарю. Будешь мясо?
– Я… буду. Спасибо.
– Пожалуйста, вежливый ты мой.
Некоторое время они помолчали – настороженный Макс, задумчивый Архипов и безмятежный Тинто Брасс на своей круглой подушке.
Архипов уложил на раскалившееся сковородное дно толстые куски мяса и спросил неожиданно:
– Где ты порезал руку?
– Чего?!
– Того. Руку, спрашиваю, где порезал? Только давай без художественного свиста – в подъезде, мол, и всякое такое.
Макс вытянул руку и уставился на длинный ровный порез, как будто впервые видел.
– Ну? И где?
– В квартире, – признался Макс, – у Маньки. Ночью. Я услышал, вошел кто-то: Это вы, то есть. Я тогда не знал, что вы. Ну вот. Я… испугался и под диван полез. Ну, спрятаться хотел. А там какой-то гадский нож валялся. Я в темноте его и не видел. Я – р-раз, об него руку и полоснул, больно. Вылез, а тут… собака ваша. – Из уважения к Тинто Макс понизил голос. – А про подъезд я просто так сказал, чтоб Манька не ругалась, что я в ее квартире под диванами шарил.
Деревянной лопаточкой Архипов простучал по стойке “Чижика-пыжика”. Он не так представлял себе всю картину.
– А ты не врешь?
– Да чего мне врать?! – взвился Макс – Я ничего не крал и в вещах у нее не рылся! Ну, я просто так сказал про подъезд, чтоб она не ругалась!
– Нож лежал под диваном в гостиной, – уточнил Архипов, – и ты его ниоткуда не приносил?
– Да откуда я его мог… зачем мне его носить-то?! Я об него руку располосовал, а знал бы, что он там лежит, не располосовал бы!
– Ну да, – согласился Архипов, – конечно.
Нож должен был лежать под кроватью Маши Тюриной, а не под диваном в гостиной. Как он попал из-под кровати под диван, из спальни в гостиную? Кто его принес? Выходит, опять Маша.
Маша принесла нож в гостиную и положила под диван, а потом, когда к ней пришел юрист Маслов, легла животом на пол, выудила нож, подошла к юристу, который в это время вольготно расположился за столом, даже пиджачок снял, и аккуратно проделала в нем дыру.
Нет, не просто дыру. Она размахнулась и изо всех сил всадила нож ему в сердце. Он не успел ни прикрыться, ни защититься. “Следов борьбы-то” не было!
На данный момент у Маши есть некое подобие алиби – ее братец ни словом не помянул юриста Маслова. Не то чтобы Архипов доверял Максу Хрусталеву как самому себе, но был уверен, что врать тот не умеет, и если врет, то натужно и безыскусно, так что поймать его на вранье не составит никакого труда.
Пока совершенно очевидно, что он говорит правду – не видел он никакого юриста Маслова в Манькиной квартире.
– Значит, так, – сказал Владимир Петрович и выложил на тарелку кусок огнедышащего мяса. Достал из холодильника лимон, разрезал на четыре части и соком из четвертинки полил ломоть. Макс следил за его манипуляциями, вытаращив глаза. – Полдня вы разговаривали. Вспоминали детство, бабушку и все такое. Заходил сосед. Потом мы поехали к нотариусу. За все это время к Маше никто не подходил и ни о чем с ней не говорил. Верно?