– Такой же, как и раньше, как всегда! Совершенно такой же. Чего ему сделается! – услужливо заверещали твари.
Их было множество, не сосчитать. Все на первый взгляд одинаковые, с не очень густой шерстью и слоистыми короткими рожками.
Звеня, пролетел осколок крыла, словно отлитый из черного стекла или льда, раскололся о чью-то спину, обдав всех мохнатых мелкими брызгами, так что те, кого осыпали эти колючие капли, ежась и недовольно повизгивая, шарахнулись по углам.
Собственно, не было ни углов, ни стен, ни потолка. Только бесчисленные, плохо различимые, темные, пасмурные тени. Смутно угадывались руки, скрещенные на груди, низко упавшие головы. Складки одежды скрывали ноги, а вдруг мелькнувшая голая ступня, такая беспомощная в этом кружении и реянии, поражала своей нищей наготой.
У многих крылья смерзлись, и они уже не могли отлепиться друг от друга. Глаза их не мигали и не закрывались. В этой милости им было отказано. В их глазах зеркально отражались улицы, бесчисленные сырые подвалы, мраморные колонны, площади, решетки, окровавленные плахи, виселицы, спальни, тускло блестящие драгоценности, постели со сбитыми простынями. Каждый обречен был видеть свое. И невнятный их ропот звучал раскаянием, ужасом, невозможностью возврата, нет, скорее, болью опоздавшего прозрения. Иногда кому-то удавалось выпасть из оледенелой грозди, и тогда из общего шепота вызвучивался мучительно-тоскливый голос, и можно было разобрать невнятные слова:
– Видеть себя… Если бы знать… Поздно, поздно…
Иногда туман сгущался, становясь кровавым. Но, словно не выдержав, разлетался клочьями, и тогда в прорехи были видны косматые головы. Мертвые каменные глаза неподвижно смотрели в пустоту. И снова все затягивала тусклая туманная дымка.
Дальше, если вглядеться, постепенно светлело. Там уже на окрепших высоких крыльях вились кольцом другие, в одеждах, ставших легкими и сквозными. Их контуры были стерты, сливаясь со слабым светом, льющимся извне, со всех сторон, и все же сердцевина их тел темнела, еще не умея обрести прозрачность.
– Нехорошо. Что это у него с плечом? – поморщился Сам, указывая на того, кто без мысли во взгляде, неподвижно и отрешенно стоял перед ним. – По шву расползлось, что ли?..
– А мы его заштопаем, заштопаем, – с подобострастным смешком подхватил один из черных с шерстью погуще. И правда, тут же в его косматых лапах появилась катушка ниток, игла. Послюнявив нитку и закрутив жгутиком, он попытался продеть ее в игольное ушко. От усердия прикусил кончик пунцово-огненного языка. Тут иголку у него выхватил другой, самый проворный плут и проныра. Сноровисто, легко вдел, протянул, довольно хихикнув, сровнял концы, завязал узелком.
– Дрянь нитки, гниль! – пискнул он. – Рвутся в два счета, только натяни.
Часто перебирая лапами, сделал круг над тем, кто безмолвно и безучастно стоял посередине. Тронул лапой голую кость, торчащую из плеча.
– И тут зашьем. Всего-то делов!
И проворный принялся искусно, по-портновски штопать плечо, ловко стягивая разъехавшиеся края кожи.
– А вы слышали, слышали, кристалл-то не светит, погас! – не к месту ляпнул один из никудышных, мелких, всего на трех лапах, жидкошерстный. Но, испугавшись, сжался в комок и куда-то провалился.
– А это что? – Сам нахмурил карнизом нависшие тяжелые брови, и в его глазах шевельнулась непроглядная ночь. Палец, из-под ногтя которого выползал мрак, теперь указывал прямо на открытое сердце. Оно механически сокращалось между разошедшихся ребер.
– Что? И тут протерся?
– Так ведь… она к нему приросла, – послышались подобострастные торопливые голоса. Косматая мелочь придвинулась ближе. – Вот беда! Не оторвешь! Приросла. Куски с мясом выдирает. Первый раз такая. Раньше-то, раньше, красотки его порядок знали. Все в радость, музыка, гитара под полой, серенады… Бывало, конечно, какая и поплачет втихомолку. А там и забудет. Как положено. А эта…
– Что ж вы его не предупредили?
– Сразу же, сразу! – заверещали косматые. – В первую же ночь все просекли. Лезли, выли, старика хромого подсунули, лошадь под окно запустили. Лампу разбили… А он нас… ихним матом!
– Вы бы ее… ее пугнули как следует!
– Уж так старались! Так старались! По-всякому, – загомонили все, выслуживаясь, подлезая поближе. – Куда! Ничего не боится. Она из этих, такая порода…
– Н-да! С одной стороны, наша недоработочка… – встряхнулся плут и проныра, почесывая длинным ногтем за острым ушком. – Но с другой стороны, кто виноват, если она такая?
Скользнул кривыми красноватыми пальцами по нитке, проверяя, есть ли на конце узелок. И принялся ловко класть стежок за стежком.
– Ну, нитки, ну, что выпускают! Хотя тут, пожалуй, и воловья жила не удержит, и просмоленный канат. Нет, рвутся, все попусту. – Проныра с досадой пососал уколотый палец и вдруг разразился хихиканьем, будто придумал ловкий фокус, спасающий все. Ткнул лапой куда-то вниз. – А может, каким другим его заменить? Вон их сколько. Ишь, шустрят. Совсем, как у нас. Только выбирай.
– Мне этот нужен. – Сам слизнул с губ дрожащую молнию. – Этот всегда должен быть, так заведено. Неужели нельзя было сделать, чтоб отвязалась? Подсунуть ей другого?
Проныра с сожалением развел лапами.
– Ну как же, пробовали, пробовали! Точь-в-точь такого же изготовили! Не отличишь. Имя дали какое! Красивое. Автандил. Изготовили из лучших материалов. Свитер такой же надели. Шрам на висок подсадили. Так она все равно разгадала.
– И кристалл погас! – опять вывернулся из черной дыры мелкий, весь в коросте, на трех лапах. – Все она! Она погасила!
– А наш-то! Как убил? Не по правилам, – завизжали косматые, злобясь, щеря острые зубы. – Не из ревности, а по страху. Когда такое было? Испугался, что кристалл новый сделает. Гений этот. Муж ее бывший. А у нашего-то уже сил нет. Кончился весь. Она его изнутри выжрала.
– Даже шпагу не обнажил, – с обидой пискнул самый маленький, никудышный. – Наехал на будку. Ну, такая зеленая, как ее?
– Телефонная! – разом накинулись на него косматые твари. – Какая шпага, кретин? Кто теперь на шпагах?.. От склероза лечись. Таблетки пей!
Сам даже не повернул головы. Его высокое чело заволокло дымной тучей. Он досадливо махнул рукой. И, рожденное этим движением, все вокруг взвихрилось, роем закружилась косматая мелочь. Где-то вдали послышался гул и грохот рухнувших скал.
– А все-таки жаль. Какую вещь испортила. – Князь тьмы гневно свел брови. Глаза его истекали мраком, клубящимся, чадным. – Славная была игрушка. Но эта Анна и ему, видно, оказалась не под силу. Не на такое был рассчитан. Тяжелая… Из чего она хоть сделана? Из железа, что ли, из камня?
Косматые переглянулись, надеясь, что кто-то из них все-таки осмелится и ответит. Кое-кто прикрыл острую мордочку лапами.
– Из Женщины сделана. Вся целиком… – прошипел, наконец, один из самых ближних, пристроившийся рядышком, хитрец и законник. Он был покрупнее других, с высокими ушами, с рожками, заостренными на концах.