Гравий захрустел по дорожке, дрогнули ветки старой сирени, и Кирилл даже отступил немного. После всех этих криков и громких указаний он ожидал почему-то увидеть маленькую верткую женщину в сарафанчике, а из калитки выступила статная красавица неопределенных лет — скорее молодая, чем старая. Она была гладкая, золотоволосая, как будто вся подогнанная, как корпус гоночной яхты.
— Настя? — спросила она строго, но посмотрела почему-то на Кирилла.
— Добрый день, — сказал Кирилл.
— Я сейчас заеду, — громко пообещала из машины Настя, — и нормально поздороваюсь. Тетя Нина, это Кирилл. Только ты сразу на него не бросайся, ладно?
— Это, конечно, не мое дело, — заявила золотистая и блестящая тетя Нина очень твердо, — но, по-моему, вы совершенно напрасно приехали, уважаемый. Я не знаю, зачем Насте понадобилось приглашать совершенно постороннего человека. Ей простительно, она все еще переживает смерть бабушки, но вы-то должны иметь понимание и такт!..
«Ото!» — подумал Кирилл.
— Перестань, тетя Нина! Я же тебя вчера просила!
Значит, вчера она выдержала еще и битву с родными, отвоевывая его присутствие! Это укрепило его в ненависти к большим семьям, а вслух он сказал со всей приятностью, на которую только был способен:
— Понимание и такт у меня начисто отсутствуют, — и улыбнулся, — и вы в этом скоро убедитесь, Нина Павловна.
Произошла некоторая всеобщая пауза, за которую Кирилл Костромин себя похвалил.
— Настя, заезжай, — спохватилась догадливая Муся, — ты в город сегодня-завтра не поедешь?
— Нет, наверное.
— Тогда Дмитрий Павлович сможет поставить машину у самых ворот.
Дмитрий Павлович — Настин отец. Есть еще мать Юлия Витальевна, тетя Александра, Соня, Владик, Света и Сергей, которые никак не могли решить, кому из них открывать ворота.
С ума сойти можно.
Кирилл Костромин предпочитал жить один. Это такое счастье, когда никому ничего не должен, когда все зависит только от тебя, когда не нужно давать объяснений, и спрашивать разрешения, и подстраиваться, и отчитываться, и «взаимовыручать» друг друга, как учили его родители.
Тетя Нина еще постояла некоторое время, но, так как Кирилл не обращал на нее никакого внимания, смотрел сквозь темные очки на Финский залив, как бы в порыве безудержного восторга, повернулась и пошла в сторону дома. Кирилл слышал за спиной удаляющийся шелест гравия.
— Зачем вы так резко? — тихо спросила рядом помощница Муся. — Нина Павловна у нас женщина непростая. Вы уедете, а Насте теперь достанется.
— Не достанется, — сказал Кирилл, не поворачиваясь, — ей не пять лет.
Он не видел, как Муся пожала плечами, но она совершенно точно ими пожала и полезла обратно в черную смородину.
Кирилл медленно повернулся и посмотрел на дом.
Может быть, потому, что был день и солнце плавилось в небе, как кусок оранжевого мороженого, и залив блестел по-дневному приветливо, и деревья, изнемогшие от зноя, стояли не шелохнувшись, островерхий дом казался ожившим и помолодевшим, как будто обретшим второе дыхание. Пахло свежескошенной травой и близкой водой залива.
Дальше до поворота был только один дом, стоявший вплотную к разбитой дороге. Поначалу Кирилл решил, что он необитаем, но потом заметил новую собачью будку и примятую калиткой траву и посмотрел на окна. Он знал, что по окнам всегда можно определить, живут в доме или нет. Стекла не мыли много лет. Солнечный свет заливал мутную поверхность, делал ее слепой. Крепкие некрашеные рамы, избитые дождями, были серыми от лишайника.
Кто-то из окна смотрел на Кирилла. Он видел только силуэт, раздробленный пыльным стеклом. Силуэт был неподвижен и темен, как сфинкс.
Кто живет в этом доме? Почему смотрит так пристально? Почему сидит за пыльным стеклом, когда на улице жара и светит солнце?
Неуловимое движение, тень — и силуэт исчез. Привидение там, что ли, бродит?
Кирилл закинул на плечо лямку рюкзака, задрал на лоб очки, вошел в калитку и тихо прикрыл ее за собой. Муся в кустах пела себе под нос: «Лодочка вдоль берега медленно плывет».
— Значит, мужчина жизни — это вы, — произнес совсем рядом насмешливый женский голос, и Кирилл резко обернулся. Он не любил, когда его заставали врасплох, — а Настя вас так долго скрывала! Чем это вы так оскорбили мою мамашу? Она сказала, что вы хам.
Света, понял Кирилл. Двоюродная сестра, дочь яхтообразной Нины Павловны.
Ноги от коренных зубов, груди под тонкой футболкой вызывающе аппетитны, кожа безупречно свежа и в меру смугла, ногти на ногах и руках выкрашены в один цвет — приятный и непошлый, джинсовые шорты обрезаны так, что соблазнительно блестит в конце полоска незагорелой кожи.
Всемилостивый святой Петр, подумал Кирилл Костромин.
— Что это вас так проняло? — спросила Света, внимательно на него глядя. — Или вы желаете изменений в программе?
— Ка… ких изменений? — пробормотал он, запнувшись.
Торжество явственно обозначилось на красивом загорелом лице.
— А любых. Я женщина свободная и раскрепощенная. А вы?
— Кирилл, вас Настя ждет у крыльца, — проговорила рядом давешняя Муся, — может быть, кофе сварить? До ужина еще далеко, мы не готовили. Свет, а вас Нина Павловна звала.
Кириллу стало смешно.
— Не переживайте, — сказал он Мусе и опустил на глаза очки, — все будет нормально.
— Насчет изменений в программе вы подумайте как следует, — проговорила ему в спину невозможная Света.
— Я подумаю, — пообещал Кирилл.
Насти не было у крыльца, должно быть, бдительная Муся все придумала, и, сбросив легкий рюкзак на нижнюю ступеньку, он посмотрел по сторонам.
За домом визжала газонокосилка — интересно, кто там косит, родственник Сергей или специальный садовник? Как это называется, чтобы было красиво и необидно? Помощник по саду, наверное.
На террасе звенели чашки — кто-то уже сварил кофе и собирался пить. Старая сирень грела на солнце плотные темно-зеленые листья, стояла неподвижно, словно не дыша.
Кирилл посмотрел в глубину сада, пытаясь определить, где кончается одна усадьба и начинается другая, та, в которой обитают привидения, но не определил.
Привидения привидениями, но трава у калитки была примята вполне материально.