— Продайте, — посоветовал Кирилл.
— Продайте!.. — пробормотал Настин отец. — Вам, молодым, только продавать и покупать. А если я продавать не хочу?
— Тогда пусть в гараже стоит.
— Сгниет в гараже-то!
— Тогда продайте.
— Ты что? — спросил Настин отец подозрительно. — Смеешься надо мной?
— Нет, — быстро сказал Кирилл, — а Соня? Она почему смогла Владика уговорить? Она на него имеет большое влияние?
— На Владика никто не имеет никакого влияния. Тетя его обожает и гордится им, как будто он нобелевский лауреат. А он газету на компьютере верстает. Добро бы газета была солидная, а то про какую-то рок-музыку! Тираж три экземпляра или около того. Однажды его в милицию забрали, я уже сейчас не помню, за что. Тогда он еще газету не верстал, а без дела шатался. Он ночь в отделении просидел, мы его по всему городу искали, и наконец Соня нашла. Она поехала за ним, но не домой привезла, а куда-то еще, на чью-то дачу, что ли. Они там были целый день и разговаривали. О чем, мы так и не узнали, только Влад после этого как-то… посмирнее стал. Не то чтобы за ум взялся, но притих. Она его и на работу пристроила. У них в больнице кто-то лежал, она их познакомила и уговорила взять его на работу. Она такая, наша Соня, — заключил Дмитрий Павлович неожиданно, — только с виду бледная и худая, а на самом деле — кремень. И мама ее любила.
Мама — это Настина бабушка Агриппина Тихоновна, сообразил Кирилл не сразу.
— Вы не знаете, Дмитрий Павлович, это ожерелье действительно дорогое?
— Нет, — резко сказал Настин отец, — не знаю и знать не хочу. Меня это не касается. Я вообще считаю, что обсуждать это глупо. Мама оставила каждому то, что считала нужным. Мы не бомжи, нам из-за наследства ссориться не пристало.
— Да вы и не ссоритесь, — заметил Кирилл.
— И не станем. Юля просила каких-то гвоздей, — пробормотал он, — нужно захватить, а то такой шум поднимется…
Он пошел к длинному верстаку, занимавшую одну из гаражных стен, и стал греметь инструментами, продолжая что-то бормотать себе под нос.
Гараж у Настиной покойной бабушки был знатный. Железные кованые ворота, смотревшие на улицу, были такой ширины, что из них вполне могла выехать карета, запряженная шестью лошадьми. В гараже было три машины: Настина «Хонда», блестящая ухоженная «Волга» и «девятка» Настиного отца. Машины стояли просторно, далеко друг от друга, так что при желании вполне можно было втиснуть еще одну. С улицы гараж не казался таким громадным. По всему периметру тянулись полки, на которых были разложены инструменты — все в идеальном порядке. Настя быстро приведет их в чувство, подумал Кирилл. Впрочем, может, и не приведет. Вряд ли она станет лежать под машиной, даже получив в наследство такой шикарный гараж.
Сам Кирилл с далеких дальнобойщицких времен под машиной никогда не лежал, всей душой возненавидев это занятие, и был счастлив, что может покупать себе машины, под которыми в принципе не нужно лежать.
— Ну что? — спросил Настин отец издалека. — Все осмотрел? Тогда пошли.
Они вышли из каменной прохлады гаража в раскаленное солнечное пекло, и Кирилл зажмурился.
— Пойду гвозди забивать. И есть уже хочется. Тебе не хочется?
— Хочется, — согласился Кирилл.
— Надо наших поторопить. Юлька есть никогда не хочет, — сказал он про свою жену и улыбнулся, — и всех, кто хочет, презирает. Ты скамейку сам починил?
— Сам.
— Молодец.
Он пошел к дому, а Кирилл остался на дорожке, чувствуя себя двоечником, которого неожиданно похвалил завуч.
У него было важное дело, но сделать его он собирался, только когда все семейство соберется за обедом и не сможет ему помешать. А пока…
— Ну что? — спросил насмешливый женский голос, и Кирилл обернулся как ужаленный. — Всем продемонстрировали, какой вы хороший мальчик?
Света. Черт бы ее побрал.
Не шевеля ни единым мускулом, она качалась в гамаке — руки за головой, совершенные ноги скрещены в щиколотках, золотистые волосы нимбом вокруг лица.
— Посидите со мной. Всем уже ясно, что вы святой. Скамейки починяете, папаше помогаете, с мамашей любезны. Сделайте перерыв.
— Какой еще святой? — себе под нос пробормотал Кирилл, подошел и сел рядом на теплую деревянную лавочку.
Света была безмятежна, как летний день, и никто бы не поверил, что она рыдала и говорила в трубу, что больше не хочет никаких темных дел. Тем не менее она рыдала и говорила.
— Ну, — сказала она, когда он вытащил сигареты, — что же вы?
— Что? — спросил он, не прикурив.
— Вы что, не собираетесь предложить сигарету даме?
Даме, может, и предложил бы, подумал Кирилл. Ему вдруг стало весело. Он вспомнил, что Настя Сотникова ни разу не взяла у него из пачки сигарету, все время ныряла за ними в свой необъятный портфель.
Он закурил сам и протянул Свете пачку вместе с зажигалкой.
— Да, — констатировала Света, — с манерами у вас проблемы. Я вас перевожу из ангелов в кандидаты. Будете кандидат в ангелы.
Она потянулась — он все держал перед ней пачку — как большое грациозное животное, вынула из-за головы золотистую от загара, длинную руку и наконец взяла у него сигареты.
— Полы вы тоже помыли вместо Муси?
— Какие полы?
— В бабушкином кабинете.
Он промолчал, разглядывая свою сигарету.
— Я всегда думала, зачем старухе кабинет? — Света закурила и, оттолкнувшись ногой, качнула гамак. — Ну что старуха может делать в кабинете? Она же не писала книг или картин! Она там сидела по полдня. Что она там делала?
— Может, ей вид из окна нравился, — предположил Кирилл, — или она там йогой занималась.
— А теперь там станет сидеть Настасья, — не слушая его, продолжала Света, — уж и порядок навела. Почему жизнь так несправедлива?
— А она несправедлива?
— Конечно. У нее все, у меня ничего. Почему?
— А чего вам не хватает?
— Мне всего не хватает, — вдруг сказала Света хищно и перестала качаться. — Работу свою ненавижу, но должна работать. Деньги обожаю, но их у меня нет. Мужика приличного и то нет. Смешно?