– Майя Витальевна, я могу сейчас к вам приехать? Нам нужно поговорить.
– Да,– мне показалось, что она немного растерялась,– да, конечно, Игорь, приезжайте.
* * *
Мне показалось, что она постарела за те несколько дней, что я ее не видел. Ведь я был у Истоминой совсем недавно, когда показывал ей фотографию Забелина, а будто десять лет прошло. Наверное, у нее что-то случилось. Может, пресловутый дядя Жора очередной фортель выкинул, опозорил племянницу перед посторонними, назвал, например, ее воровкой, как когда-то при мне, воровкой, обобравшей его до нитки и оставившей старика без крыши над головой, а люди поверили, и она теперь переживает.
– Пойдемте в кабинет,– она указала рукой на дверь комнаты, в которой я еще ни разу не был,– у мужа гости, он с ними в гостиной…
Ну наконец-то, а то я уж стал подумывать, что Майя Витальевна с мужем вообще не живет. Мы общаемся с ней уже полгода, даже чуть больше, а господин Чаинов так и оставался для меня фигурой полумифической, я его ни разу не видел.
То, что Истомина поименовала «кабинетом», оказалось совсем крохотной комнатушкой, две трети которой занимал письменный стол с компьютером. Кругом громоздились бумаги, папки, рукописи, на полу высокими, угрожающими вот-вот рухнуть, стопками сложены книги.
– Извините, здесь так тесно,– смущенно произнесла Майя Витальевна,– все времени нет порядок навести.
– Ваш кабинет? Или супруга?
– Мой. Для двух кабинетов у нас нет места, муж работает в основном у себя в лаборатории, домой только ночевать приходит. Это, конечно, не очень удобно, но что же делать,– она развела руками.
Да, конечно, не будь дяди Жоры, профессор Чаинов мог бы работать дома. Действительно, ничего не поделаешь.
Истомина уселась за стол, я примостился на стул, с которого предварительного снял ворох тяжеленных папок.
– Майя Витальевна, вы отдаете себе отчет в том, что происходит?– строго начал я.
– Нет,– она удрученно покачала головой.– Я ничего не понимаю. Если я не ошиблась и тот человек, которого показали по телевизору, был у меня и назвался Клюевым… Я не понимаю, зачем это было нужно.
– Могу только предположить. Этот человек надел парик, наклеил усы и пришел к вам под чужим именем и под надуманным предлогом, чтобы поинтересоваться вашими набросками и дневниками тридцатилетней давности. Он не представлял никакого издательства, никто в Испании не собирался это переводить и издавать, но он готов был заплатить немалые деньги за то, чтобы посмотреть, о чем вы размышляли и писали, когда были начинающим автором. Подумайте, Майя Витальевна, что это может быть.
– Ума не приложу,– растерянно сказала она.– А что это может быть? Что могло его интересовать в моей жизни того периода? В ней не было ничего интересного. Училась в Литинституте, работала в газете, много писала… Встречалась с Женей, собиралась за него замуж, потом вышла. Первого ребенка родила. Больше ничего не было.
– Было, Майя Витальевна. В вашей жизни была Елена Шляхтина, с которой мы так и не разобрались до конца. Чем больше мы узнаем об этой девушке, тем больше у нас возникает вопросов. И господин Ситников, он же Клюев Сергей Иванович, очень хотел знать, что вам известно о Елене. В ее жизни была какая-то тайна, и ему важно было понимать, поделилась она этой тайной с вами или нет. Так как, Майя Витальевна? Она с вами поделилась?
Истомина старела прямо на глазах, стремительно и, как мне казалось, необратимо. Она уже никогда не станет прежней, даже когда пройдет время и все забудется, она так и останется старухой, сгорбленной, дрожащей и слабеющей.
– Нет,– глухо проговорила она, не глядя на меня.
– Нет? Не поделилась?
– Нет,– повторила она чуть тверже.
– Но вы все равно узнали,– я не то спросил, не то утверждал.
– Я… догадалась.
– Когда?
– Недавно.
– А точнее?
– Когда вы показывали мне фотографию того милиционера.
– Личко?
– Нет, другого. Два дня назад.
– Забелина?
– Да, кажется… Я не запомнила фамилию.
– Значит, вы все-таки его узнали?
– Узнала?– она посмотрела удивленно и непонимающе и покачала головой.– Нет, нет, я его не вспомнила. Но в тот момент все сложилось… Хотя должно было сложиться раньше… Я не подумала… вернее, я не хотела об этом думать. Так будет честнее. Я не хотела.
Наконец она взглянула на меня прямо и открыто, и мне показалось, что это стоило ей огромных усилий.
– Я должна была догадаться еще тогда, когда вы сказали, что у Лены был брат.
– Вы действительно этого не знали?
– Нет. Я вас не обманываю, я действительно не знала. Мне придется вам рассказать… Об этом никто не знает, кроме меня и дяди Жоры.
* * *
В квартире своей подруги Майи Лена Шляхтина хранила рукописи. И те, которые посылала на творческие конкурсы, и другие, над которыми работала в свободное время. Она хотела стать писателем и была уверена, что сумеет добиться своего, даже если не получит необходимого образования.
– То, что вы все пишете,– она презрительно морщила носик,– это жуткая преснятина. Соли нет, перца нет, специй нет. Как резиновые макароны без ничего. То, что я напишу, произведет эффект разорвавшейся бомбы. Вот увидишь. Чтобы хорошо писать, не нужно знать историю литературы и всякие там никому не нужные премудрости про стиль и композицию, нужно знать жизнь. Никто из вас ее не знает, вы же все идеологически стерильные, как кастрированные кошки, живете в башне из слоновой кости и размышляете над смыслом жизни, которой не живете.
Она никогда не показывала Майе свои рукописи, не просила ее почитать, не интересовалась ее мнением. Майя как человек деликатный выделила Лене один ящик своего письменного стола, закрывающийся на ключ. Конечно, ключи от всех ящиков были одинаковыми, и вполне можно было открыть другим ключом и полюбопытствовать, но Майя, во-первых, никогда не была любопытной, а во-вторых, физически не могла прикоснуться к чужой вещи без разрешения хозяина. Она уважала право подруги на скрытность и ни разу не попыталась это право нарушить.
После гибели Елены Майя ящик открыла. Начала читать и удивилась. Там не было ничего такого, что могло бы произвести «эффект разорвавшейся бомбы». Чудовищный убогий язык, полное отсутствие стиля. И вот это Лена посылала на творческие конкурсы? Не удивительно, что ее никуда не приняли.
Майя была человеком добросовестным и решила на всякий случай прочесть все. А вдруг там действительно найдется что-то потрясающее? Можно было бы написать статью в «Литературную газету» о трагически оборвавшейся жизни талантливого человека и опубликовать, пусть даже и посмертно, самый яркий отрывок. При жизни Леночке не удалось стать писателем, так пусть хоть после смерти, хотя бы частично…