Я даже не шелохнулся. Спокойно сидел нога на ногу и наслаждался видом мандражирующего следака. И соображал, а что бы ему еще такого добавить, чтобы добить окончательно. Чтобы хватил родимец прыщавого выродка. Уж очень хотелось хоть чуть-чуть отыграться за все те геморрои, которые нажил по его вражьей милости.
— Ознакомься! — снова взвизгнул следак и, не удержавшись, похвастался: — Здесь все. Заключение о том, что ширина лезвия соответствует размерам раны на теле терпилы. — Он так и сказал на ментовском жаргоне: «терпилы», а не Смирницкой. — Заключение о соответствии группы и резус-фактора крови, обнаруженной на ноже, и крови убитой. Заключение об идентичности отпечатков на ноже и побрякушках твоим, дурак, отпечаткам.
— Я знаю, что они должны соответствовать, — заметил я.
— Так и чего же ты… — встрепенулся Муха. — Чего же ты, сука, в несознанку играешь! Ведь пойми, что мне всего этого хватит, — следак прихлопнул бумаги ладонью, — чтобы оформлять дело в суд.
— Оформляйте, — решил поддразнить его я. — Я там устрою славное шоу.
— Да там тебе, идиоту, так прижмут яйца, что получишь вышак. А напишешь сейчас явку с повинной, я тебе организую по минимуму. И пойдешь в хорошую зону.
— Я не знаю, что надо писать, — тяжко вздохнул я, и у Мухи задвигались ноздри, как у лисицы при виде сурка. Ему пригрезилось, что вот-вот я готов расплакаться и начать колоться. — Мы сейчас вместе напишем, — поспешил он и тут же осекся, увидев мое лицо.
— Начальство напрягает, Владимир Владимирович? — участливо поинтересовался я.
Он в ответ лишь поиграл желваками.
— Напряга-а-ает, — продолжал донимать его я. Наверное, зря. — Я, конечно, не то в виду имею начальство, что в прокуратуре, а то, что в тени. То, что платит гораздо больше. А ведь, Владимир Владимирович, от меня это начальство избавится — тут же возьмется за вас. Не любит такое начальство тех, кто много знает. Ох, не любит. И мочит их, Владимир Владимирович, без церемоний. Так что через годик я буду отдыхать где-нибудь на таежном курорте подальше от Питера, а вы будете вариться в котле. Не думаю, что после того, как вас шлепнут, вы попадете в рай.
— Все! Довольно!!! — На этот раз Муха сотряс стол уже не ладошкой, а кулаком. Потом вскочил и упер в меня указательный палец: — По-хорошему ты не понимаешь, будем с тобой по-плохому. Даю последний шанс. Предлагаю: пиши явку с повинной. Потом это же тебе предложат другие. По-другому. Ну!!!
Я сжал пальцами бритву и послал Муху на фуй. Он покраснел от злости, как помидор, и рванул из комнаты.
— Зря вы так, Константин Александрович, — покачал головой Живицкий. — У вас могут быть неприятности. — У меня уже неприятности, — горько посетовал я. — Дальше некуда.
— Есть куда. Поверьте, я-то уж знаю.
Я тоже знал. Рассказал мне о таких неприятностях Бахва. И, кажется, оказался прав.
— Константин Александрович, — позвал меня адвокат, и я в ответ огрызнулся:
— Помолчим! Помолчим, понятно? — Еще не хватало мне выслушивать его мрачные пророчества. И без того на душе было тошно. Тошно до одури!
Живицкий испуганно кивнул и принялся протирать стекла очков. Я же развернул к себе один из листов бумаги, в запальчивости оставленных следаком на столе, и начал со скуки изучать заключение дактилоскопической экспертизы. Так мы и сидели в гробовой тишине минут пятнадцать, пока дверь не распахнулась и в комнату не ворвался Муха, а следом за ним здоровенный вертухай.
— Вста-а-ать!!! — заорал он, и я поспешил подскочить со стула. — Руки за спину! Ну, пшел!!!
Я на секунду замешкался, и конвоир наградил меня крепким пинком, придав мне ускорение в сторону двери. Где-то далеко-далеко в глубине комнаты для допросов ехидно хихикнул следак. Он был уверен, что я даже не представляю, на какую Голгофу меня сейчас поведут.
Но я представлял. И у меня между пальцами была зажата бритва — мой единственный шанс на то, чтобы выжить…
Опять бесконечные лестницы и мрачные коридоры, решетки с электрическими замками и стойка «рожей к стене, руки на стену» перед каждой из них. Совершенно другие, чем раньше, лестницы. Чужие коридоры. Незнакомые мне решетки. Этой дорогой меня еще не водили, но я точно знал, куда я иду. И не испытывал при этом ни страха, ни того мандража, что бывает порой перед боем, когда в кровь выбрасывается добрая порция адреналина.
Вообще никаких эмоций! Вообще никаких чувств! Лишь опасение, что, когда возле очередной решетки буду держать руки на стенке, обломок бритвы выскользнет из влажных от пота пальцев!
Но, видно, хранила меня Судьба, непутевого.
— Здесь стоять! — возле одной из железных дверей меня снова уткнули физиономией в стену и тщательно обыскали. Потом загремели засовы, и конвойный хмыкнул у меня за спиной:
— Молись. Идешь заниматься сексом.
Да, помолиться бы не мешало перед такой непростой операцией, как харакири. «Отче наш, иже еси на небеси…», — попытался припомнить я, перемещая обломок бритвы потными пальцами. Только бы суметь зафиксировать его пожестче, когда буду вскрывать себе брюхо. Только бы он не крутился.
— Заходи!
Я состроил на лице безразличную мину, не спеша пошел в открытую нараспашку дверь и замер на пороге.
Это был совсем иной мир, чем моя камера. Здесь было чище. Здесь было светлее. Здесь было уютнее. Здесь по-другому пахло. Нет, не смертью, а каким-то терпким, довольно приятным одеколоном. Где-то в глубине громко работал магнитофон, и музыка казалась приятной и мелодичной. Вот под эту-то музыку мне и предстоит чудовищное членовредительство. Никогда не подумал бы раньше, что подобное когда-нибудь может случиться со мной.
— Чего встал. Проходи, будь как дома, — прозвучат глухой бас и добавил ехидно: — Попку подмыл, петушок?
Их в камере было человек десять. Может, и больше, я не считал. Не до этого было мне, совсем не до этого. Левой рукой я зацепил футболку и выдернул ее из штанов. На то, чтобы медлить и изучать обстановку, уже не осталось времени. Ко мне вразвалочку уже направлялись два здоровенных типа с бритыми налысо головами. Впрочем, «направлялись» — сказано громко. Куда можно направляться в камере, вся длина которой не более десяти широких шагов? Ее можно всю перепрыгнуть в четыре прыжка.
Так вот, этим монстрам до меня оставалось меньше прыжка…
когда я напряг пресс, возблагодарил Бога за то, что у меня на животе совершенно нет жира, левее и ниже пупка поглубже вдавил лезвие внутрь и, скрипнув зубами, с невероятным усилием повел его вправо.
Ножом или скальпелем я бы провел эту операцию без проблем, но бритва совершенно не держалась в пальцах, и я панически боялся, что вот сейчас она выскользнет, уйдет полностью в брюшную полость и я не успею ее найти. И не закончу операцию. И сдохну.
А еще я ждал, что в любой момент на меня могут наброситься те двое гоблинов, которым до меня оставалось всего два шага. Скрутят мне руки… И все! Я оторвал взгляд от живота и затравленно посмотрел исподлобья на камеру.