– Ступай!
Иван Жидок перескочил через фашины и, нагибаясь, побежал по болоту. Тотчас зашипела, взвилась, лопнула, раскинулась зелеными огнями ракета, другая, третья. Пушки замолкли. В уши надавила тишина. Меж красно-черных кочек болота стали подниматься люди, – утопая в тине, тяжело пошли к воротам. Все болото зашевелилось, закишело солдатами. С берега им на подмогу, уставя штыки, шли роты московских стрелков… Петр Алексеевич опустил трубу, потянул воздух сквозь зубы, сморщился: «Ох, – сказал, – ох». Из развороченной куртины в упор по наступающим гренадерам Ивана Жидка изрыгнули огонь пять уцелевших пушек. Отчаянный одинокий голос на болоте закричал: «Урааа!» – Из пролома стены выскакивали шведы, будто в неистовой радости бежали навстречу русским. Началась свалка, поднялся крик, рев, лязг. До четырех тысяч людей сбилось у стен и ворот…
Петр Алексеевич вылез из канавы, пошел, чмокая во мху тяжелыми ботфортами, и все шарил по себе, ища оброненную трубку ли, оружие ли… Его догнал низенький полковник Нечаев:
– Государь, туда нельзя…
И оба стали глядеть туда…
Петр Алексеевич – ему:
– Пошли за подмогой…
– Государь, не надо…
– Говорю – пошли…
– Не надо… Наши уж отбивают у него пушки…
– Врешь…
– Вижу…
И точно – метнула огонь в сторону ворот одна, другая пушка… Огромная толпа дерущихся заколебалась и хлынула через проломы в город…
Нечаев, плача выкаченными глазами:
– Государь, теперь – пошла потеха!..
Гренадеры и московские стрелки в ярости, что так было трудно и столько их напрасно побито шведом, – кололи, рубили и гнали неприятеля по узким уличкам до городской площади. Там сгоряча убили четырех барабанщиков, высланных комендантом Юрьева бить шамад – сдачу. И только трубач с замковой башни, разрывая легкие хриплым ревом трубы, молившей о сдаче, с трудом и не сразу остановил побоище…
3
«Катерина» с опущенными парусами и повисшими на реях матросами скользила некоторое время вдоль берега в зеленой тени леса. После пушечного выстрела загрохотала якорная цепь. Тотчас подошла шлюпка. В ней стоял Меньшиков в длинном плаще, с высокими перьями на шляпе. На одни обшлага у красавца пошло, чай, не менее десяти аршин вишневого аглицкого сукна. Петр Алексеевич глядел на него сверху, облокотясь о фальшборт. Александр Данилович согнул руку коромыслом до правого уха, снял шляпу и, трижды отнеся ее вбок, крикнул:
– Виват! Господину бомбардиру – виват – с великой викторией…
– Погоди, я сейчас к тебе слезу, – тихим баском ответил Петр Алексеевич. – А у вас какие новинки?
– И у нас не без виктории…
– Это – добро… А ты мне приготовил, чего я просил в письме? У нас там и пивишка кое-какого и того не было…
– Три бочонка ренского получены вчерась! – гаркнул Меньшиков. – В нашем стане не как у Шереметьева – ни в чем ни задержки, ни отказу нет…
– Хвастай, хвастай. – Петр Алексеевич подозвал капитана Неплюева и приказал ему завтра, как только на кораблях будет поднят флаг, при пушечной пальбе с обоих бортов выкинуть сигнал: «Взятые отвагой» – и с барабанным боем выносить на берег к войску шведские знамена. Для молодого капитана такое приказание была честь, он покраснел, Петр Алексеевич, смущая его упорным взглядом, сказал еще: – Хорошо поплавали, командор.
Неплюев побагровел до пота, колючие глаза его от напряжения увлажнились, – царь назначал его командором – флагманом эскадры… Петр Алексеевич ничего больше не прибавил – вытягивая длинные ноги и царапая башмаками по смоляному борту, стал спускаться в шлюпку. Сел рядом с Меньшиковым, ткнул его локтем.
– Рад, что встретил, спасибо… Значит, и вас – с викторией: Шлиппенбаха разбили?..
– Да еще как, мин херц… Аникита Репнин налетел на телегах на него около Вендена, а полковник Рен с кавалерией, как я ему тогда посоветовал, преградил дорогу в город… Шведу – хочешь не хочешь – принимай бой в чистом поле… Разбили Шлиппенбаха так – сей иерой едва ушел с десятком кирасир в Ревель.
– Все-таки и в этот раз ушел… Ах, черти!
– Уж очень увертлив… Пустое, – он теперь без пушек, без знамен, без войска… Аникита Иванович потом с полпьяна плакался: «Не так, говорит, мне жалко – я Шлиппенбаха не взял, жалко его коня не взял: птица!» Я ему выговорил за такие слова: «Ты, говорю, Аникита Иванович, не крымский татарин – коней арканить, ты – русский генерал, должен иметь государское размышление…» Так с ним поругались, страсть… И еще – новинка: из Варшавы прискакал передовой, – король Август посылает к тебе великого посла… Хорошо бы этого посла принять уж в самой Нарве, в замке… А? Мин херц?
Петр Алексеевич слушал его болтовню, щурился на зеленую воду, покусывая ноготь.
– Из Москвы были вести?
– Да опять тебе докука: был посланный от князя-кесаря, – писем, грамот приволок целый короб… Был проездом в Питербург Гаврила Бровкин, привез тебе из Измайловского письмецо. – Петр Алексеевич быстро взглянул на него. – Оно при мне, мин херц. Да еще – четыре дыни парниковых, вез их – завернуты в бараний тулуп, за ужином попробуем… Рассказывает – в Измайловском тебя ох как ждут, все глаза проплакали…
– Ну, уж это ты врешь! – Лодка подошла боком к песку. Петр Алексеевич выскочил и полез на берег, где над водой стоял шатер Меньшикова.
Ужинать сели в шатре – вдвоем. Петр Алексеевич, сутулясь на седельных подушках, ел много, – проголодался на Шереметьевых харчах. Меньшиков щепотно-неохотно брал с блюд и больше пил, прикладывая ладонь к широкому шарфу, туго повязанному по животу, – любезный, румяный, с лукавыми огонечками свечей в ласковых синих глазах. Осторожно, чтобы не увидеть ни малейшего неудовольствия на похудевшем и спокойном лице Петра Алексеевича, он рассказывал про нового фельдмаршала Огильви.
– Муж ученый, слов нет. Книги в телячьих корешках привез из Вены, целую телегу, свалены у него в шатре. Первым делом он нам отрезал, так-то гордо, что нашего ничего есть не станет… Нужно ему, как проснется, – вместо чарки с закуской, шеколад и кофей, и пшеничный хлеб белый, и в обед свежая рыба – и не всякая – именно налим ему нужен, и дичь, и телятина. Мы закручинились, – фельдмаршал приказал – надо доставать… Послал я в Ревель одного чухонца – лазутчика – за кофеем и шеколадом, своих дал пять червонцев… Корову привязали на прикол – только для него, девку нашли чистую, – доить, пахтать… Сколотили ему нужный чуланчик позади шатра и навесили замок… И ключа он от нужного чулана никому не дает…
Петр Алексеевич торопливо проглотил кусок, засмеялся:
– А за что же я ему плачу три тысячи ефимков, вот он вас, азиятов, и учит…
– Да, учит… На другой день вызвал полковников всех полков, не спросил имя, отчество, за руки ни с кем не поздоровался и давай важно рассказывать, как его любит император, да какие он водил войска, осаждал города, как ему маршал Вобан сказал: «Ты мой лучший ученик» – и подарил табакерку… Показал нам все ордена и эту табакерку, – на крышке – девка обнимает пушку, и нас отпустил… Шеколаду бы для приличия поднес, – нет… «Я, говорит, скоро напишу диспозицию, и вы тогда все поймете, как нужно брать Нарву…» По сей день пишет…