В камеру заглянули двое красноармейцев. Один, уже знакомый Борису Махматулин, как положено, остался у двери с винтовкой, второй вошел внутрь и наклонился над Хорем. Васька затрясся с особенным артистизмом, заколотил по полу головой.
– Никак и правда помирает! – проговорил охранник, распрямляясь.
– Хоть бы они, шайтаны, все передохли! – отозвался Махматулин. – Чего на них продукты переводить?
– Ты, Махматулин, неправильно рассуждаешь! – возразил второй. – У нас на лицо революционная законность. Ежели он шпиён или, к примеру, буржуй недорезанный – мы его, конечно, шлепнем, но исключительно по закону, а чтобы он просто так самовольно помирал, такого закона нету. Так что беги, Махматулин, за фершалом Мутузовым! Пускай он этого контрика в лазарет определяет!
Охранники вышли из камеры, но через несколько минут вернулись с фельдшером и носилками. Старательно трясущегося в судорогах Ваську положили на носилки и понесли прочь из камеры. Когда Хоря проносили мимо койки Ордынцева, тот встретился взглядом с Борисом и подмигнул ему.
– Зачем он устроил эту комедию? – спросил Борис Соцкого, когда дверь камеры закрылась.
– В лазарете условия получше, – пояснил тот, – койки с матрасом, а не нары деревянные, как здесь…
– Главное, паек там дают усиленный! – вмешался в разговор Шавкин. – Хлебная норма полуторная, и жиры положены…
– А вообще-то я сильно подозреваю, что Хорь замыслил побег, – продолжил Соцкий, понизив голос и опасливо покосившись на Савелия. – А из лазарета это гораздо удобнее!
– Вот как… – протянул Ордынцев.
В его планы тоже входил побег, причем не далее как этой ночью. Правда, все зависело от Черкиза, а от него Борис не ждал ничего хорошего, учитывая их обоюдную застарелую ненависть. В любом случае нужно быть готовым ко всему.
– Савелий, – Борис повернулся к Шавкину, – табачком не угостишь? На одну самокруточку!
– Табачком? – переспросил Шавкин, и глаза его хитро блеснули. – Табачок-то нынче дорог!
– Я же не даром! Завтра половину хлебной пайки отдам… очень уж курить охота!
– Всю пайку! – потребовал Шавкин.
– Не соглашайтесь! – подал голос Соцкий. – Это настоящий грабеж! Надо же – целую пайку за одну самокрутку! И табак-то у него дрянь, самосад!
– Отличный табачок! – обиделся Савелий. – А что горло дерет – так это даже пользительно, любую микробу враз убивает!
– Ладно, – согласился Борис, – отдам всю пайку. Все равно я этот хлеб есть не могу, душа не принимает…
Лампочка под потолком мигнула, предупреждая о скором отбое.
Трое оставшихся в камере заключенных расползлись по койкам. Борис, которого ждала беспокойная ночь, не стал раздеваться.
Свет погас, и вскоре из угла камеры понесся художественный храп Шавкина.
Ордынцев ворочался на нарах, вслушиваясь в доносящиеся из-за двери ночные звуки.
Вот в коридоре раздались негромкие прихрамывающие шаги – это какого-то несчастного ведут на допрос. Откуда-то сверху донесся заглушенный стенами крик, в котором звучали боль и отчаяние. Чуть позже снизу, из подвала, послышался револьверный выстрел… для кого-то все страдания закончились.
Заскрипели нары, и Шавкин захрапел в другой тональности.
Борис почувствовал, что усталость берет свое, и начал засыпать. Перед его внутренним взором поплыли какие-то бессвязные картины…
И тут скрипнула дверь камеры, вспыхнул свет.
– Который тут Прохиндеев? – раздался возле двери хриплый голос Махматулина.
– Я! – отозвался Борис, спрыгивая с нар и потирая кулаком слезящиеся глаза.
– Руки за спину! На допрос!
Ордынцев вышел из камеры, послушно заложив руки за спину, и побрел по гостиничному коридору. Махматулин, по обыкновению, недовольно бормотал позади:
– Чего тебя, шайтана, зазря водить? Чего ночь не спать? Чего хлеб кормить? Шлепнуть, как собака, и дело с концом!
Бориса мучил единственный вопрос: выполнит ли Черкиз свое обещание, или его сейчас отконвоируют в подвал тюрьмы и там действительно пристрелят как собаку? А что? Очень даже просто могут они наплевать на все приказы и на свою революционную законность… Эх, жаль, Варвару не повидал напоследок!
Они дошли до лестницы. Махматулин подтолкнул Бориса в спину:
– Шагай, шайтан!
Вперед. Не вниз по лестнице. Значит, не в подвал…
Да ничего это не значит! Может быть, в расстрельный подвал ведет другая лестница, до которой они еще не дошли…
Они свернули в боковой коридор. Справа по ходу показалась дверь бельевой. Если Черкиз не соврал, она должна быть открыта…
Борис собрался, задержал дыхание. Еще три шага… два… один…
Он резко повернулся, увидел полусонную физиономию Махматулина и швырнул в нее горсть табаку, который дал ему Шавкин. Охранник взвыл не своим голосом, схватился за лицо…
Не соврал Савелий, ядреный табачок. Только пайки хлеба за него Савелию не дождаться…
Ордынцев дернул дверь бельевой…
Она была открыта. Черкиз не обманул.
Борис с размаху ударил дверью чихающего, отплевывающегося Махматулина. Охранник отлетел к стене, сполз на пол… Борис бросился в бельевую, и вдруг его кто-то схватил за руку.
– А ведь я знал, парень, что ты сегодня отсюда рванешь! – выдохнули ему в самое ухо. Борис обернулся… и увидел Ваську Хоря.
– Бежим вместе, контрреволюция! – проговорил тот. – Или я тебя тут порешу, на этом самом месте! – И он показал Борису узкое лезвие самодельного ножа.
– Бежим! – Борис оглядел бельевую, увидел окошко, про которое говорил Черкиз, подскочил к нему, рванул на себя. За окошком темнел наклонный желоб, по которому в прежние времена сбрасывали белье в прачечную.
– Опаньки! – Хорь отодвинул Бориса, заглянул в окошко. – Это не зря я за тобой, контрик, увязался! Выходит, у тебя тоже дружки здесь имеются! Хорошую дорожку тебе показали. Только, парень, я по этой дорожке первый пойду. Очень мне, понимаешь, на волю охота, а эта дорожка – вдруг она только на одного рассчитана… – И Василий ловко нырнул в бельевой желоб.
Едва ноги уголовника скрылись в темноте, Борис последовал за ним.
В желобе было пыльно и душно – видимо, им уже давно не пользовались. Ордынцев скользил вниз, постепенно набирая скорость, и вспоминал детство, катание со снежных гор на Святках…
Где вся та жизнь – яркая, красивая, веселая? Растоптали ее тяжелые солдатские сапоги, скурили ее на самокрутки небритые дезертиры! Разорили ее идейные люди вроде Черкиза!