– Так-то лучше, – сказала графиня, – а то ишь вздумала ахать и охать, как девица молоденькая…
Лизавета Ивановна молчала, но Горецкому удалось перехватить ее взгляд, брошенный на свою благодетельницу. Во взгляде этом было столько неприкрытой ненависти, что он мысленно ужаснулся. Он выразил графине соболезнование и откланялся, присовокупив, что разузнает все подробнее и непременно зайдет или телефонирует.
Собственно, в ненависти компаньонки к графине нет ничего удивительного, размышлял Аркадий Петрович, шагая по бульвару Осман. Графиня обращается с ней сурово, хуже того – безразлично, как с вещью, несчастная женщина не может ей ответить тем же. Но эта странная реакция на смерть Жоржа… Графиня-то держалась молодцом, что и говорить. Влюблена, что ли, была Лизавета Ивановна в князя?
Но что-то подсказывало Аркадию Петровичу, что все объясняется не так просто. Для чего-то понадобилось Лизавете Ивановне срочно выйти из дома, кому-то она хотела сообщить о смерти князя? Несомненно, она что-то знает, но поговорить с ней в присутствии графини будет весьма затруднительно.
Горецкому прекрасно были известны строгие порядки в доме старой графини. Как прислуга, так и компаньонка могли заниматься своими личными делами только в установленное хозяйкой время. Выходной раз в неделю – пожалуйста. А выходной день у Лизаветы Ивановны будет послезавтра.
На полночном вокзале, с мешком в изголовье,
Опуская устало тяжелые веки,
Повторяя сквозь сон: «Из России с любовью»,
Ты услышишь в ответ: «Из России навеки…»
– Вот тут мы с вами, Борис Андреич, пролеточку бросим, – сказал Саенко, – нам лишние приметы ни к чему…
– А говорил, что вернешь назад… – Борис подначивал Саенко просто по привычке, на самом деле ему было все равно, поскольку навалилась вдруг нечеловеческая усталость. Подумать только, еще суток не прошло с тех пор, как они с неразговорчивым проводником-чухонцем переходили границу, затем его тут же на вокзале взяли в ЧК, потом тяжелейший разговор с Черкизом и долгий день, проведенный Борисом в раздумьях: получится или не получится побег? Он был слишком доверчив, предлагая Черкизу альтернативу: либо тот устраивает Борису побег, либо Борис оговаривает его перед ГПУ. Черкиз выбрал третий путь: поручил своему человеку просто пристрелить Бориса в подвале при попытке бегства. И снова помогло выжить его, Бориса, фантастическое везение. Или кто-то молится за него неустанно?
Так или иначе, с Черкизом они больше не увидятся. Сейчас, разумеется, его ищут, но теперь Борис так просто не сдастся. Надо раздобыть оружие и стрелять, как только увидишь кожаные куртки. Лучше такая смерть, чем снова к Черкизу.
Борис споткнулся о камень и тихонько выругался.
– Уже скоро, – сказал Саенко.
– Куда мы? – Борис очнулся от дум. – Где Мари?
– Вот как раз к ней идем, – посерьезнел Саенко.
– Ты как с ней управляешься? – спросил Ордынцев, невольно поежившись.
– Ну что, дамочка, конечно, строгая, с характером, – уклончиво проговорил Саенко, – себя недоступно держит – ни тебе пошутить, ни тебе поговорить душевно. Опять же мужчину кормить-поить – это не по ее части.
Борис внезапно ощутил, что безумно, просто нечеловечески хочет есть. Сейчас уже глубокая ночь, а он с раннего утра не ел ничего, кроме краюхи хлеба и кружки молока. К тюремному обеду он, разумеется, не притронулся.
Саенко вышел на перекресток незнакомых Борису улиц, покрутил головой, осматриваясь, и свернул налево. Сквозь неясную дымку наступающего рассвета было видно, что дома тут огорожены высокими дощатыми заборами. Отсчитав третий дом, Саенко с ходу прочесал мимо добротных тесовых ворот, из-за которых раздалось звяканье цепи и негромкое рычание, как будто этот, за воротами, не рычал всерьез, а только примеривался.
Миновав забор, Саенко шустро юркнул в проулок между участками. С другой стороны забор был поплоше, очевидно, там жили не такие обстоятельные люди. Они спускались вниз, и, не доходя до реки, Саенко безошибочно отодвинул две доски в заборе и влез внутрь.
– Нам туда, в баньку, – прошептал он, указывая на темнеющее рядом приземистое строение, – там до утра перекантуемся. Хозяин – сквалыга, денег взял немерено за постой. И уговор такой: ежели что – он ни при чем. Знать, говорит, ничего не знаю и ведать не ведаю, какие прохиндеи в мою баню посреди ночи забрались. Еды даже никакой не дал, ну, я на рынке достал картошечки да лучку свеженького… Вы уж извиняйте, Борис Андреич, но пришлось дамочке все про вас рассказать, как вы с Черкизом столкнулись, и про Варвару Андреевну тоже. А то сильно она на вас злилась, словами всякими обзывала…
– Дура! – устало вздохнул Борис и потянул на себя хлипкую дощатую дверь бани. Тотчас же в темноте метнулась к нему худощавая гибкая фигура, и Борис почувствовал, как в грудь уперся холодный ствол револьвера.
– Стоять на месте! – послышался шепот. – Руки поднять!
– Стою… – устало выдохнул он. – Добрый вечер, мадемуазель, я лично ничуть не соскучился…
– Молчать, – прошипела Мари, обшаривая одной рукой его карманы, револьвер в другой руке дрогнул.
Пока Борис раздумывал, станет ли Мари стрелять, если он пнет ее ногой, Саенко ужом проскользнул между ними и схватил руку Мари с револьвером, да так сильно, что она вскрикнула.
– Тихо-тихо… – проговорил Борис, подхватив на лету падающее оружие, – не надо шума. Возьмите себя в руки, не надо истерик. Я устал и не собираюсь с вами возиться.
Борис говорил правду: он действительно ужасно устал за этот день. Устал от грязной камеры, от тяжелого разговора со своим злейшим врагом, от ожидания неминуемой смерти. Устал от России. Там, в Париже, тоже была тоска, и жизнь впроголодь, и пренебрежение сильных мира сего… Но там он все же чувствовал себя порядочным человеком, помнил о хорошем воспитании. Здесь этого совершенно не требовалось, здесь нужно было совсем другое. Он не хотел быть грубым, его вынудили.
Неожиданно Мари прекратила сопротивление и позволила отвести себя в дальний угол предбанника. Саенко удостоверился, что крохотное оконце плотно занавешено, и только тогда засветил огарок.
В глазах Мари, казавшихся еще чернее от расширенных зрачков, плясали два огонька.
– Вы… – хрипло выдохнула она, – вы…
– Послушайте, мадемуазель, – перебил ее Борис, – мне надоела ваша беспричинная злоба. Я уверен, что раньше мы с вами никогда не встречались, так что, ей-богу, совершенно не могу понять, откуда в вас столько ненависти. И вот еще вопрос: вы ненавидите только меня или всех без исключения мужчин?
Мари молчала, поедая его глазами.
– Отлично, – сказал Борис, – так у нас с вами никакого сотрудничества не получится. Ох, напрасно я согласился участвовать в этом сомнительном предприятии!