Идти нужно открыто, пусть те, из контрразведки, думают, что он ни о чем не подозревает. А уж когда в кармане будут лежать три тысячи, то можно и в бега податься, с деньгами-то оно надежнее… Его сожительница была дома, вешала во дворе выстиранное белье. Салов распахнул настежь калитку и остановился на пороге. Леля кинула на него взгляд украдкой и вдруг сообразила, что он все знает. Он не сказал ей об этом ни слова, но интуиция кричала ей, что сейчас он будет ее убивать. Заорать, выскочить на улицу? Не успеть, он стоит у калитки.
– Ты где был? – Она постаралась; чтобы голос звучал как можно спокойнее.
Он не ответил, но одним прыжком оказался вдруг рядом с ней, грубо схватил за руку и потащил в дом. Леля испугалась: хозяйка ушла на базар, в доме никого, он зарежет ее как курицу… В комнате он схватил ее за плечи и тряхнул так, что клацнули зубы.
– Сука, – выдохнул он, – какая же ты сука… Совсем близко она видела его выпученные глаза, в которых разглядела бешеный гнев и еще страх – жуткий страх. Он боится, поняла Леля. И от страха может ее убить, потому что скоро станет совершенно неуправляем.
Она не делала никаких попыток к сопротивлению, но посмотрела на него как могла твердо.
– Я тебя убью, убью, – повторял он как в трансе.
Он сжал руками ее шею, но вдруг вспомнил про деньги.
– Где деньги? – заорал он и наотмашь ударил ее по лицу.
– А ты знаешь, что, как только ты выйдешь отсюда, тебя тотчас же схватят и отвезут в контрразведку? – с трудом выговорила она разбитыми губами. – И что там все знают про твою работу в подпольном комитете, а за это полагается расстрел?
– Врешь! Я еще ничего не сделал! – заорал он срывающимся голосом.
– Да? А получение оружия по фальшивым документам? А убийство купца Селиванова? – Она показала ему развернутую газету, где сообщалось, что нынче ночью неизвестные преступники зарезали и ограбили коммерсанта Прохора Селиванова.
– Ты пришел ко мне ночью прямо после убийства, – продолжала Леля, – а утром хозяйка шинельку-то твою окровавленную тоже видела, – соврала она. – А также сам ведь говорил, что в вашем подполье ты вроде начальника по военной части. А за все по совокупности уже повешение полагается! Значит, убьешь сейчас меня, а как только выйдешь из этого дома – так, считай, что сделал первый шаг на эшафот.
– Ты… – Он грязно выругался и отпрянул от нее.
Леля отошла подальше. Щека болела, но она поняла, что Салов боится ее больше, чем она его.
– И не надейся, что твои товарищи из комитета поверят тебе и спасут, – продолжала он, чтобы закрепить достигнутые результаты. – Имей в виду, что вся ваша организация давно уже на крючке у контрразведки, и, кроме тебя, в комитете есть люди, которые тоже работают на контрразведку. Так что как только ты сообщишь подполью о том, что оказался предателем, ты сразу же подпишешь себе смертный приговор – контрразведка тебе этого не простит, да и товарищи тоже.
– Но что же делать? – растерянно спросил он, потому что только сейчас до него дошло, что Лелька кругом права.
– Раз уж все равно никуда не деться, то для тебя всего благоразумнее будет работать на них, – заключила Леля. – Арест вашего комитета – это всего лишь вопрос времени, а я уж замолвлю за тебя словечко потом.
– Ты… ты меня под это подвела, – бормотал он.
– Сам виноват! Не нужно было болтать! – крикнула она. – Тебя еще раньше заподозрили, а уж потом меня к тебе приставили!
– В гарнизонах народ ненадежный – кто-то продал, – охнул Салов и схватился за голову.
«Идиотом не надо быть!» – хотела присовокупить Леля, но промолчала.
– Что теперь делать?
– Ничего не делать, идешь вечером на встречу с Василием Губарем и передаешь ему полторы тысячи, чтобы он достал тебе документы, по которым можно получить оружие на складе. А там получишь через меня дальнейшие указания.
Он сел за стол и уронил голову на руки. Леля посмотрела с презрением на его небритый затылок и, намочив полотенце, приложила к своей разбитой щеке.
* * *
На берегу моря в унылом безрадостном месте неподалеку от доков, там, где каменистая коса усеяна гниющими водорослями и различной выброшенной волнами дрянью, где обыкновенно из живых существ можно увидеть только неразборчивых чаек, собирающих свой малопривлекательный улов, встретились в предрассветных сумерках четыре человека.
Один из них был прибывший в Крым со специальной миссией из Екатеринослава Борщевский, трое других – местные подпольщики товарищ Макар, Салов и матрос Защипа, известный в Севастополе под псевдонимом Кипяченко.
– Что за причина для такой срочной встречи? – раздраженно спросил у товарища Макара Борщевский.
– Типографию разгромили, – мрачно ответил Макар.
– Плохо, очень плохо, – Борщевский тоже помрачнел, – ведь говорил я вам: плохо у вас с конспирацией, из рук вон! А почему мы сегодня в таком странном месте встречаемся, а не на конспиративной квартире?
– Место это очень хорошее, – последовал ответ, – подходящее во всех отношениях. А конспиративную квартиру я считаю проваленной.
– Почему? – недоуменно спросил Борщевский. – Что, Гольдблат с Якобсоном попали в контрразведку?
– Нет, товарищи, к счастью, сбежали, и тираж воззвания унесли. Но не в этом дело. Я лично считаю, что среди нас находится провокатор.
– И кого же ты, товарищ, подозреваешь?
– Тебя, Борщевский. – Товарищ Макар встал на безопасном расстоянии от Борщевского, засунув правую руку в карман и глядя исподлобья недобрым решительным взглядом. Тем временем Салов зашел Борщевскому за спину, а матрос встал чуть сбоку и вытащил из-за пазухи свой грозный маузер.
– Товарищи, вы, наверное, с ума сошли, – воскликнул Борщевский в прежнем раздражении, – я ведь к вам от самого товарища Мокроусова пришел, фронт преодолел с большой опасностью. Вы мандат мой видели. С какого перепугу вы меня за провокатора держите?
– Насчет мандата это ты нам сам расскажи: или тебе его в контрразведке дали, у настоящего Борщевского отняв, или тебе и вправду этот мандат в Екатеринославе выдали, а ты к белым переметнулся и предал всемирный пролетариат.
– Ты, товарищ Макар, говори, да не заговаривайся. – В голосе Борщевского прозвучала скрытая угроза. – Насчет того, кто пролетариат предал, мы еще разберемся. Какие у тебя основания меня в предательстве обвинять?
– Основания самые простые, – товарищ Макар повысил голос, но обращался скорее к Борщевскому, а не к своим людям, – как ты появился, так у нас провалы пошли… – Провалы у вас оттого, – перебил его обвиняемый, – что конспирация ни к черту не годится. Типография чуть ли не открыто работает, грохот на всю улицу… Еще удивляюсь, как ее раньше не разгромили.