Май-Маевский поднялся из-за стола – большой, тучный, громоздкий, с некрасивым, но мощным одутловатым лицом. Он остановил адъютанта коротким жестким окриком:
– Молча-ать! – И тут же продолжил гораздо мягче, но столь же решительно: – Павел Васильевич, вы что же панике поддаетесь? Вы должны ее пресекать, излучать уверенность в наших силах!
– Виноват, ваше превосходительство. – Макаров опустил глаза.
Генерал сел и уже совсем спокойным, деловым голосом начал диктовать приказы:
– Весь мой штаб – на позицию. Все интендантские службы – под ружье и на позицию.
– Трудненько будет… – позволил себе реплику Макаров.
Генерал снова вызверил лицо и рявкнул:
– Пусть кто-нибудь попробует увильнуть! Под тр-рибунал! – И снова продолжил спокойно: – Выздоравливающих в госпиталях срочно вооружить – и на позицию. Теперь распорядитесь, чтобы мне подали к крыльцу автомобиль… открытый автомобиль! Непременно открытый! И соедините меня срочно с генералом Эрдели. [11]
Час спустя от крыльца резиденции командующего отъехал черный открытый «рено».
Хорошо знакомый всему городу, Владимир Зенонович громоздился на заднем сиденье, решительный и спокойный. Автомобиль сделал несколько замысловатых петель по центральным улицам города, и охватившая было обывателей паника сама собой начала спадать. Генерал здесь, генерал спокоен, генерал знает, что делает.
Пока командующий производил эту демонстрацию, корниловцы, цвет и гордость Добровольческой армии, теряя людей, теряя надежду, щедро проливая свою и чужую кровь, держали оборону на подступах к городу.
Махновцы, превосходившие их численностью в десятки раз, шли в атаку волна за волной, как море атакует берег, – и так же откатывались назад, неся страшные потери. Конная атака захлебнулась, остановленная пулеметами, и теперь на позиции корниловцев наступали отряды перешедшего на сторону Махно «французского корпуса». [12] Это были хорошие, опытные солдаты, не чета необученным крестьянам.
– Еще одна такая атака, и от нашей роты не останется даже воспоминаний, – сказал, приподнявшись над бруствером окопа, поручик Селиванов, за смертью всех остальных офицеров командовавший третьей ротой корниловского батальона, – похоже, мы так и не дождемся подкреплений…
– Ваше благородие, кажись, идут! – Унтер-офицер Шаньгин дотронулся до плеча поручика и показал ему на приближающуюся со стороны города разномастную неровную колонну.
– Бог мой! – Селиванов едва не расхохотался, несмотря на серьезность положения, – где только они раскопали таких вояк?
Во главе с прихрамывающим офицером – артиллеристом, спешно выписанным из госпиталя, – приближалась толпа штатских, изо всех сил пытающихся держать строй. Какой-то немолодой барин в дорогой тяжелой шубе шел, опираясь на трехлинейную винтовку, как на трость. Остальные были ничуть не лучше.
– Господин поручик! – обратился артиллерист к Селиванову как к старшему на позиции. – Штабс-капитан Стеклов, прибыл в качестве подкрепления с отрядом мобилизованных из числа городских жителей в количестве ста штыков.
– Ох уж и подкрепление, – тяжело вздохнул поручик, – хоть патроны-то есть, господин штабс-капитан?
– Есть, по двадцать патронов на брата.
– Богато! А стрелять ваши орлы умеют?
– Сказали, что умеют, – с сомнением отвечал Стеклов, – но, судя по тому, как обращаются с оружием…
– Ладно, – махнул рукой Селиванов, – некогда разговаривать. Занимайте в окопах места убитых, будем отбиваться.
Штатское подкрепление расползлось по окопам, в ужасе косясь на трупы корниловцев и залитые кровью откосы.
Со стороны махновцев неумолимо надвигалась черная цепь пехоты.
– Штабс-капитан, – безнадежным голосом сказал Селиванов, – умоляю, объясните вашей инвалидной команде, чтобы не стреляли без приказа, не тратили зря патронов. Вы ведь артиллерист, сами понимаете, как важно дать своевременный залп!
– Я-то понимаю, – поморщился Стеклов, – но вы сами видите, что у меня за сброд. – С этими словами он побежал, пригнувшись, по ходу сообщения.
В небольшом домике на одной из тихих уютных улочек Ценска собирались гости. В этом, казалось бы, не было ничего необычного, но сторонний наблюдатель, если бы таковой нашелся, мог бы заметить, что гости сходились по одному, оглядываясь по сторонам, словно проверяя, нет ли за ними слежки, внимательно смотрели на окна домика, как будто искали в них какой-то условный знак, а поднявшись на крылечко, стучали в дверь определенным, специальным образом – стукнет три раза, подождет и еще один раз стукнет.
Когда сбор гостей закончился и хозяйка принесла чай, высокий худой длинноусый господин прищурил один глаз и ткнул пальцем в сторону подвижного как ртуть пузатого коротышки в очках с маленькими, очень выпуклыми стеклами:
– Ну что, господин Кулябко, доигрались? Завтра у нас по улицам будут разгуливать махновские бандиты!
Господин Кулябко всем корпусом развернулся к своему длинноусому обвинителю и ответил неожиданно высоким, визгливым голосом:
– А вам милее бандиты деникинские?
– Деникин хотя бы не грабит моего магазина, а уж махновцы-то не преминут воспользоваться плодами победы…
– Вы, господин Лозовой, кроме своей лавки, ничем уже не дорожите!
– У меня, позвольте заметить, не лавка, а первоклассный кондитерский магазин! Лучший в городе!
– И что же – вам этот магазин дороже судьбы родины?
– Это спекуляция, Кулябко! Я не понимаю, как связаны судьбы родины с разграблением моего магазина! Я пожертвовал бы магазином, если бы это действительно могло приблизить независимость Украины, но вовсе не хочу, чтобы победили эти сиволапые махновские бандиты!
– Не беспокойтесь, с батькой Махно Симон Васильевич, – назвав это имя, Кулябко воздел взор к потолку, едва не уронив очки, – Симон Васильевич сладит! Сейчас для нас важно, что махновские, как вы изволили выразиться, бандиты изрядно портят кровь господину Деникину…
– При Деникине хотя бы обеспечен порядок! – прервал говорившего Лозовой, нервно ухватив себя за длинный ус.
– Вам прекрасно известно, что только негибкая политика Деникина привела его к открытому столкновению с Петлюрой! Господин Деникин, которому вы так явно симпатизируете, не хочет даже обсуждать вопрос о независимости Украины! – Кулябко побагровел от возмущения и, кажется, еще больше раздулся. – Он воображает, что живет все еще в Российской империи, и не хочет замечать происходящих перемен! Центральная Рада [13] для него – пустой звук, Симона Васильевича он не признает… Какие с ним могут быть антимонии? Всякий, кто враг Деникину, – наш потенциальный союзник. Поэтому, как вы знаете, мы поручили нашему человеку передавать людям Махно оперативную информацию, которая помогла бы в его борьбе против великодержавных агрессоров.