– Вот так-то лучше, – высказался Борис. – Так оно мне будет спокойнее, когда точно знаю, что такой сволочи на свете больше нет.

Он поднял фонарь и вгляделся в лицо этого человека, когда-то причинившего ему немало страданий. На желтом лице его врага застыла гримаса – смерть не облагородила его черты.

Нужно было уходить. Рана на левом плече горела и кровоточила. Оглядевшись в поисках какого-нибудь куска ткани, которым можно было бы перевязать рану, Борис увидел рядом с трупом Карновича свернутый в трубку холст. А он-то думал, что батька Чиж по неграмотности не оценит картину. Как бы не так – Карнович прекрасно понимал, что за шедевр у него в руках. В волнении подняв холст, Борис развернул его и увидел «Поклонение волхвов». Яркие немеркнущие краски итальянского Возрождения вспыхнули прекрасным неуместным пятном в этой разграбленной ночной усадьбе рядом с двумя трупами. Вспомнив старого управляющего, отдавшего жизнь ради спасения этого шедевра, Борис свернул холст и спрятал его на груди. В углу валялся мешок, с которым Карнович вышел из тайной комнаты. Борис посмотрел – серебро, табакерки… Он усмехнулся и занес мешок обратно. Там все было по-прежнему – ценная мебель, фарфор, портреты… Борис аккуратно задвинул стенку дубового буфета на прежнее место. Ежели не спалят по подлости весь дом, то тайник сохранится до лучших времен. Хотя настанут ли они когда-нибудь – лучшие времена?

В зале под ноги Борису попался кусок гобелена, который мужички не изрезали на портянки, – видимо, ткань показалась им слишком жесткой. На гобелене в свое время была выткана обычная пастораль – пастушки и овечки. Теперь в руках у Бориса был кусок с изображением пухленькой ручки, гладящей кудрявую овечку с розовым бантиком. Проходя мимо трупа Борисоглебского, он прикрыл старику лицо куском гобелена, сложил на груди руки и перекрестил, пробормотав наскоро «Отче наш». Это было все, что он мог сделать для верного управляющего.

Спустившись в нижний зал, Борис свистнул в два пальца. Тут же сквозь распахнутую дверь в зал влетел скучавший в саду красавец Ахилл. Борис, начавший слабеть от раны, с трудом поднялся в седло и тронул поводья. Умный конь легко переступил ногами по паркету и мягкой рысью понес Бориса к своим, к отряду. Напоследок Борис оглянулся. Кое-где в зале еще уцелели зеркала, и он увидел в треснутом стекле редкое зрелище – всадник на коне посреди бального зала старинной усадьбы, видевшего прежде только танцующие пары в роскошных вечерних туалетах.

Глава 14

«…Организовать широкое вовлечение крестьян, особенно молодежи неземледельческих губерний в Красную Армию и в продотряды… Тех, кто помогает Деникину, арестовывать; тех, кто желает помочь борьбе с белогвардейцами, – привлечь к работе под строгим контролем…»

В. Ленин. Правда, 191

В конце октября отряд Говоркова собрался полностью. И хоть были за время рейда внушительные потери, все равно рейд можно было считать успешным. Из Ценска пришел приказ – возвращаться не мешкая. Борис отослал Варю с большим санитарным обозом в Ценск, а сам двигался с отрядом, ежечасно переживая о судьбе картины. Он не отважился сказать о ней даже Саенко. Завернутый в несвежую тряпку холст приходилось носить на груди, что очень раздражало. Но Борис не мог ни на минуту выпустить такую ценность из рук. В походе быт неустойчив: только что, казалось бы, встали на дневку, чтобы отдохнуть, выспаться, выстирать белье, наконец, как вдруг раздается команда: «Седлай! Заамуничивай!» – и приходится скакать чуть не целую ночь неизвестно куда, едва успев прихватить на ходу мокрое белье в сумку. Нет уж, пока он не доберется до Ценска, он не расстанется с картиной ни на минуту.

Встали на дневку в большом селе перед окончательным переходом до Ценска.

Саенко вышел на крыльцо и увидел замечательную картину. Малорослый казак по имени Тетеря воевал с соловым коньком, таким же невысоким и крепеньким, как казак, и явно самого казацкого нрава. Конь был уже взнуздан, но неоседлан. Тетеря, утратив бдительность, отпустил повод чуть подлиннее, и конь тотчас этим воспользовался: быстро повернувшись к казаку задом, он лягнул его и поскакал прочь. Тетеря побежал следом, держа в левой руке повод, а правую уперев ему в круп, чтобы не дать коню снова себя лягнуть. Конь, однако, извернулся, снова лягнул казака, свалил его, протащил немного по земле и ускакал в сад. Тетеря встал, потирая бока, закрыл ворота и пошел ловить беглеца…

Саенко спустился с крыльца и пошел следом – помочь.

– Слышь, земляк, – окликнул он Тетерю, – ты своего-то мерина потерял, что ли?

– Да, – махнул казак рукой, – неохота и говорить. Как с бандой-то бой был, поседлал его, да спешил и с похмелья малость был. Ну, он все головой вертел, за коленку меня кусал, видать, что недоволен, а тут бой, некогда доискиваться. Когда уж вернулись, расседлал его – гляжу, потник складку дал, и я набил ему холку. Стыд сказать! Теперь три недели нельзя его седлать. Хорошо, этого поймал, видать, хозяина убили или сбежал просто. Такой анархист, чистый Махно!

Конь в сторонке делал вид, что щиплет травку, но искоса наблюдал за людьми. Подпустил на три шага, заложил уши, лягнул ногами в их направлении и отбежал дальше. Так повторилось несколько раз, наконец конь утомился, или ему просто надоела такая игра, и он дал Тетере себя поймать. Казак повел его к яблоне. Конь по дороге несколько раз вставал на дыбы и нес казака по воздуху. Потом опускался и шел по земле, потом снова дыбил.

Когда лошадь, которую ведешь в поводу, встает на дыбы, нужно повиснуть у нее на оголовье. Ей становится тяжело, и она опускается на землю.

Наконец с помощью Саенко Тетеря привязал коня к яблоне и как следует отходил его плетью. Потом они вдвоем стали его седлать. Сразу было видно, что его прежде никогда не седлали. Жеребец был за оголовье привязан к яблоне, Саенко закидывал седло на спину, а Тетеря должен был передать ему подпругу под животом жеребца. Конь вырывался, крутился вокруг дерева, седло валялось в траве, но все же вдвоем оседлали его, отвязали и вывели на дорогу. Тетеря сел в седло и крикнул Саенко:

– Пускай!

Жеребец прыгнул и помчался в облаке пыли. Конь скакал, казак его нахлестывал, наконец жеребец начал понемногу уставать. Тетеря перевел его на рысь и стал с ним разговаривать. Конь дрожал и был весь в мыле. Потом казак перевел его на шаг, похлопал по шее и повел к дому. Конь навострил уши, слушал, что говорит ему человек. Он явно сдался.

Вернулись шагом, Тетеря расседлал коня, протер ему спину соломой. Конь смотрел на нового хозяина виновато, но с явной хитрецой. Тетеря вытер пот со лба и облегченно вздохнул:

– Ну, спасибо, тебе, земляк, без тебя нипочем бы я с эфтой холерой не справился! Не лошадь, а Петлюра форменный!

– Ничего коник, уважительный, – покачал головой Саенко, – стати у него хорошие, только сердит на кого-то. Видать, хозяин у него дурак был, обижал животную.

– Закурим, землячок? – Тетеря протянул Саенко вышитый кисет.