Знахаря умилила доверчивость, с которой ужасный волосатый пожиратель птиц забрался к нему на руку. Воодушевленный успехом, он пересадил паука себе на грудь, прямо перед самым носом Риты и, с трудом сдерживая дурацкую гордость, сказал:
– Вот видишь, ничего страшного в нем нет.
Рита, глядя на сидевшего в десяти сантиметрах от ее носа птицееда, прошипела задушенным шепотом:
– Убери сейчас же!
– Да ты только посмотри, какой он красивый!
– Убери его к черту, дурак!
– Ах вот как! Ну тогда возьми и убери сама.
Рита протянула к пауку дрожащую руку и, осторожно взяв его за волосатое тулово, выбросила в окно.
– Нет в тебе жалости к животным, – горестно сказал Знахарь, – он же все ноги себе переломает!
– Ничего, – ответила Рита, с отвращением глядя на свою руку, – у него их восемь, переживет. А ты извращенец, вот ты кто.
– Конечно, извращенец, иначе стал бы я с тобой кувыркаться!
Рита пропустила это мимо ушей и, с писком потянувшись, положила руку Знахарю на живот. Потом медленно опустила ее ниже и, нащупав то, что в этот момент интересовало ее больше всего, разочарованно протянула:
– Ну-у-у… Это что, и все, что у тебя есть?
– А ты что, хотела там два найти?
– Два не два, а желательно, чтобы он был побольше и потверже.
– Размечталась! Я тебе не сексмашина.
– Это я уже поняла. Ну что же, есть способы…
И Рита попыталась применить один из известных ей способов превращения маленького и мягкого в большое и твердое. Но Знахарь резво вскочил с кровати и сказал:
– Еще раз говорю – я не сексмашина. Пойдем-ка лучше искупаемся. Здесь недалеко.
– А что! – Рита оживилась. – В воде тоже хорошо! Пошли.
Они быстро нацепили на себя минимум одежды и вышли из хижины.
В сотне метров от них, около самолета, спрятанного под маскировочной сетью, развлекались пьяные революционеры. Посмотрев на них, Знахарь хмыкнул и сказал:
– Вот, пожалуйста, – никарагуанские колхозники отдыхают после работы.
Рита посмотрела в ту сторону и, фыркнув, ответила:
– Колхозники… На кокаиновых просторах необъятной никарагуанщины…
– Началась страда! – подхватил Знахарь.
Они засмеялись и, обнявшись, скрылись в густой тени деревьев.
Из-за хижины беззвучно вышла Кончита и, глядя им вслед, задумчиво погладила рукоятку десантного тесака, висевшего на ее широком, потертом, как старое седло, ремне.
* * *
– Меня беспокоит только одно, – сказал я, поливая себя теплой водичкой, – как обеспечить одновременность двух сборищ. Одно там, в Калифорнии, другое – здесь, в Никарагуа.
Мы лежали голышом на плоской скале, которая возвышалась над уровнем воды сантиметров на десять. Скала была разогрета солнцем, как сковородка, и пришлось поливать ее водой, прежде чем улечься. Я устроился с краю и теперь имел возможность, протянув руку, зацепить немного воды и полить на себя.
– Полей на меня тоже, – попросила Рита, и я с огромным трудом выполнил ее наглое бессовестное требование.
– Спасибо, – прошептала она и умолкла.
Так прошло уже около получаса, и я чувствовал, как солнце прожаривает меня насквозь, вытапливая лишние граммы жира и мозга. До того как улечься на камень, мы хорошо порезвились в воде, и теперь сил не было вовсе. Водопад мягко журчал, в ветвях незнакомых деревьев чирикали неизвестные птицы, и перед моими закрытыми глазами плавилось розовое пространство, разогретое солнцем до температуры доменной печи.
Наша беседа была очень неторопливой, я бы даже сказал – чересчур неторопливой. Между вопросом и ответом проходила минута, а то и две, и поэтому за полчаса мы успели поговорить об очень немногом.
– Как обеспечить… – машинально и бессмысленно повторяла Рита, – как обесточить… как обезглавить… как обезобразить…
Вдруг она резко села и, хлопнув меня ладонью по расслабленному животу, сказала:
– Есть! Эврика!
Я поморщился и, не открывал глаз, пробурчал:
– Это неоригинально. Один уже так кричал.
О том, что его потом зарубили солдаты, вспоминать не хотелось.
– Тело, впернутое в воду, выпирает на свободу с силой выпертой воды телом, впернутым туды! – радостно продекламировала Рита и спихнула меня в пруд.
Мне было лень двигать руками и ногами, и я медленно опустился на дно лицом вверх. Я видел, как надо мной колыхались и перебегали тени и блики, в ушах звучали подводные звуки, затем быстро проплыла какая-то мелкая рыбка, и я подумал, что хорошо быть рыбой и жить в воде. Вспомнилась древняя притча о том, как два китайских философа гуляли по берегу пруда, в котором резвились зеркальные карпы.
– Хорошо быть карпом и плескаться вот так, в прохладной, свежей воде! – сказал один.
– Откуда ты знаешь, что чувствует карп? – спросил второй, – ты ведь не рыба.
– Откуда ты знаешь, что знаю я, ты же – не я! – ответил первый…
Но тут организм потребовал от меня сделать очередной вдох, я неохотно загреб руками и вынырнул на поверхность.
Рита сидела на корточках на самом краю камня, и, не в силах противостоять соблазну, я схватил ее за лодыжку и стащил в воду. Она не сопротивлялась и, оказавшись в воде, сразу же обхватила меня руками и ногами. А поскольку мы были голыми, я тут же понял, почему она не сопротивлялась. Выскользнув из ее жадных объятий, я с превеликим трудом вылез на камень и, устроившись подальше от края, сказал:
– Ты мне это прекрати. Маньячка. Давай излагай свою гениальную идею.
– Импотент, – пробулькала она, погрузившись в воду до подбородка и пуская пузыри.
– Да. И это очень хорошо и полезно для моего здоровья, – сказал я, – но увильнуть тебе все равно не удастся. Говори.
– Говорю, – сказала Рита, – телемост.
– Что значит – телемост? – не понял я.
– Тупой. Телемост – значит телемост. То есть – здешнее общество собирается перед камерой, и тамошнее – тоже. И здесь и там – цвет наркобизнеса. И начинают решать свои вопросы. А мы, убедившись, что собрались все, и те и эти, гасим их одновременно и там и тут. Понял?
– Понял. Так они тебе и станут обсуждать свои дела перед телекамерой! Можно перехватить волну, и тогда им всем крышка. Они же не идиоты, Рита, – укоризненно сказал я и закрыл глаза.
– Они – нет. А ты…
– Прекрати оскорбления, иначе я тебя утоплю. Смерть в воде – одна из наиболее мучительных, имей в виду.
– Гадалка сказала мне, что я умру другой смертью, – ответила Рита и плеснула на меня водой.